ИДЕГЕЙ 2 ЧАСТЬ

ИДЕГЕЙ 2 ЧАСТЬ
НАЧАЛО ЭПОСА  
http://ndp-vatan-knigi.blogspot.com/2010/04/e.html


Идегей, богатырь-исполин,
На майдане остался один.
Саблю из ножен вынул он,
Размахнулся, сжав рукоять,
Криком битвы начал кричать.
Мнилось: разверзлись небеса.
Мнилось: ослепли у всех глаза
Лик степи стал красней огня.
Идегей пришпорил коня,—
Выступил у Чубарого пот.
Перед Идегеем встает
Девяностоглавая рать.
Идегей, продолжая кричать,
Сделал один сабельный взмах.

Вражьи рати почуяли страх.
Врезался в их середину конь,
Извергая из пасти огонь,
Испугавшись, бросилась в степь
Девяностоглавая рать.

Начал Идегей воевать,—
Мир такой войны не знавал!
Так отважно не воевал
Искандер, что Румом владел,
Так отважно не воевал
Сам Рустам — уж на что был смел!
Муж Чингиз, чей отец Юзекей,
Сказывают, был таков:
Пламень высекал из камней,
Воду высекал из песков,
Высекал он кровь из мужей.
Высекал он дух из врагов,
Но когда ударял Идегей,
Всех вместе взятых был он сильней!



Из огня была рождена
Сабля, в Дамаске закалена,
С молнией сходна круговой,
А на солнце сверкала она
Быстрой родниковой струей,
И дышала она как дракон.
Идегей, войной распален,
Раз взмахнул — убил одного,
Десять свалилось возле него,
Вихрь взметнулся, стало темно,
От удара упала в прах
Сотня с десятью заодно,
С сотней — тысяча заодно.
Не различая, где чернь, где знать,
Он с холодной водою котел
Смертью не соизволил признать.
Был таков Идегея удар,
Что обволакивал шатры
Над котлами шипящими пар.
Радуясь своему торжеству,
Раздвигая, как волк, траву,
Заставляя падать людей,
Устремился вперед Идегей.
Опрокинул, когда пришел,
Он с холодной водою котел,
Всех давя, валя, гоня,
Наземь свалил Чингиза стяг,
И копыта его коня
Раздавили Чингиза стяг.

В трепет муж Идегей привел
Девяностоглавую рать,
Силы никто в себе не нашел
Идегею противостоять.
Токтамыш и вся его знать
Бегством кончили этот бой,
Уповая на Божий суд,
В стольном Граде нашли приют,
Заперли врата за собой.

Сразу пришел в себя Тимир-Шах.
Вспыхнула гордыня в очах.
Вслед Идегею, к битве готов,
Он направил своих слонов.
«Рати, потерпевшей разгром,
Баба покажется богатырем»,_
Так подумал Тимир-Хромец,
И во главе своих полков,
Словно испуганных овец,
Гнал, давил, истреблял врагов.

Саблю заставив пуститься в пляс,
Двигался Идегей вперед,
Мертвых не замечал его глаз,
И живых не брал он в расчет.
Так вступил он в стольный град,
Так достиг он железных врат:
Выли в двенадцать обхватов они,
Берегли супостатов они.
В те врата один только раз
Стукнул ладонями Идегей,—
В небо взлетели они тотчас,
Солнце затмилось, спустилась мгла.
Одиноко луна взошла,
В небе двенадцать звезд зажглось.
С неба врата полетели вкось
И со звоном зарылись в прах.

Нурадын, светлолоб, светлолик,
Подоспел к вратам в этот миг.
Своего отца ученик,
Ратным овладев ремеслом,
На коне огнецветном верхом,
Сквозь врага скача напролом,
Грозно доспехами гремя,
Он упасть заставлял плашмя
Тех, кому умереть суждено.
Превращал в бессильных калек
Тех, кому в муках прожить дано.

Алман-бия, аланов главу,
Так избивал, что завыл Алман
Байназара, дивана главу,
На него накинув аркан,
Так избивал, что поднял он вой.
Бия Дюрмена, что был главой
Секироносной орды боевой,
Он привязал к железным вратам,
Так его бил по мягким местам,
Что, крича, запрыгал Дюрмен
На глазах у своих бойцов.
Карим-бия, главу писцов,
Так порол он ремнем своим,
Что заикою стал Карим.
Умар-бия орать заставлял,
Чагмагыша, что управлял
Ратным хозяйством огневым,
На лопатки его положив,
Так порол он, что, еле жив,
Тяжело Чагмагыш застонал.
Тех, кого Токтамыш возвышал,—
Илтераса и Янгуру,—
Так избивал, что, забывши стыд,
Зарыдали оба навзрыд.
Сына отец не мог узнать,
Дочку не признавала мать,
Воины не могли понять,
Где своя, где чужая рать.
Глянул на небо Токтамыш,—
Пламень высокий увидел он.
Глянул на землю Токтамыш,—
Крови потоки увидел он.
И когда он панцирь надел,
Недоступный для тучи стрел,
Непробиваемый и копьем,
И когда, несравнимый ни с чем,
Девятиглазый надел он шлем
И конюшему повелел
Вороного коня привести,
И когда, готовясь к пути,
На коня густогривого сел,—
На поводьях, в страхе, в тоске
Ханша повисла Джанике:

«О мой хан, себя пожалей!
Бедную голову твою
Отсечет в степи Идегей.
Не выезжай ты в степь, я молю:
Венчанную главу твою
Унесет, отрубив, Идегей».
Ханше хитрый сказал Джанбай-
«Госпожа, не плачь, не рыдай,
Если приходится кочевать,
С тяжким вьюком идет верблюд
Если в город врывается рать,
Девушки в испуге бегут.
Если за ворот хватает боец,
Мухе-душе приходит конец.
Если голову сбережешь,
То и муху-душу спасешь.
Ханша, ни к чему твоя речь-
Голову должен хан уберечь».
Токтамыш, отстранив Джанике,
Крепко сжав поводья в руке,
К Белой Улице поскакал.
Улица эта, светла-бела,
Лишь для знатных открыта была.
С сотней воинов, на вороном,
Хан спасался во чреве степном.



ПЕСНЬ ДВЕНАДЦАТАЯ

О том, как причитал хан Токтамыш,
убежав из Сарая, и о том, как Идегей прибыл
в разрушенный Булгар.

«Эй, джигиты! Когда убит
Именитый бий Урман;
И когда из года в год
Наш нугайский нищает род;
И когда батыр Шахназар,
В битве изранен, вернулся с трудом;
И когда пылает кругом
Светопреставленья пожар;
И когда близкокровный наш
Остается Алашем Алаш;
И безродный правит, как хан;
И застилает глаза туман;
И когда двугорбый верблюд
Падает, спотыкаясь, на лед,
И верблюжонок вслед не идет;
И когда, пустившись в полет,
Сокола преследует гусь;
Хан, обессилев, кричит: «Боюсь!»;
И когда, внушая страх,
Бий — в погоне, а хан — в бегах;
И когда Идегей-мурза
Двинулся на Сарай, как гроза»,—

Токтамыш, посрамленный в бою,
Жалуясь на судьбину свою,
Причитает: «О мой народ,
Мой народ, о, что тебя ждет!
Снова движется вражья рать,
Чтоб тебя у меня отобрать.
Не дождусь я светлого дня,—
Сохранись и после меня!

Род мой нугайский, будь сплочен.
Я с тобою опять разлучен,—
Сохранись и после меня!

Стяг Чингиза, черный, как ночь,
Тот, который поднять невмочь
Даже дюжине богатырей,—
Сохранись и после меня!

Мощную мою орду
Дал я разбить себе на беду,
Бочку утратил, в которой мед,—
Меда лишившийся мой народ,
Сохранись и после меня!

Свой булат обливавший водой,
О Джанбай, расстаюсь я с тобой.
Я покинул престол золотой,
Я с моей расстался страной.
С Джанике, молодой женой,
С красивощекой Ханеке
И с черноокой Кюнеке,—
Пусть расцветают после меня!

Триста бесценных копий стальных,—
(Лебедь не мог пролететь мимо них,
Ветка меня задеть не могла),—
Стража, что меня берегла.
Одногорбый верблюд Каранар,—
Сердца защита, хотя и стар,
Быстротой затмевавший коня,—
С вами прощаюсь с этого дня,
Вздравье пребудьте после меня!

Дом, где скончался Урман-бий,
Где нищает нугайский род,
Где истекает кровью в степи
Шахназар, батыров оплот,
Где орда моя стала ядром,—
Мне завещанный предками Дом.
Где железом крепких колец
Охранялся мой ханский дворец,—
В здравье пребудь и после меня!

Мать-река, полноводный Идиль,
Полнокровный родной народ,
Дом, в котором дети росли,
Никаких не знали забот,
Ваши богатства я не сберег
Вам защитою стать не смог,—
В здравье пребудьте после меня!
На земле, где много щедрот,
Поселил я родной народ,
Ханский дворец в стране я воздвиг,
Летом в юрте я жить привык,
Я на золоте крупных монет
Имя чеканил своё и печать.
Думал — конца моей власти нет,
Буду престолом всегда обладать,
Но я страну свою дал отобрать,—
Пусть благоденствует после меня!

Дом, где с беркутом на руке
Я охотился в час заревой,
Где покрыта земля муравой,
Лебеди в Идиле-реке,
Дом, где с голову скакуна
Золото в моем сундуке,
Где Идиля-реки глубина,
Где джайляу видны вдалеке,
Дом, в который вошла как жена
Дорогая моя Джанике,
Дом, где сроду не бедствовал я,
Где жену приветствовал я,
Перед возлюбленной склонясь,
Где белейшим из покрывал
Я любимую укрывал,—
Были бусы ее красны,
Пудра — неслыханной белизны,—
Дом, где вкушал я покой и мир,
Где нугайский род вековал,
Где я справлял свадебный пир,
Где я весело пировал,
Где рекою лилось вино,
Дом, где я в мешке разорвал
Целомудрия полотно 14,
Дом, где я начал свои труды,
Дом, где родился Кадырберды —
Дитятко, сын мой, моя броня,—
Я не спас мой Дом от беды,
Пусть он здравствует после меня!

Не приду я с ближних могил
В Дом, который меня хранил
Не увижу издалека
Дом, где была моя жизнь сладка
Но скажу я, сойдя с коня:
«Пусть он здравствует после меня!»

Не загорал на солнце мой лик,
Ноги мои не касались земли,
И когда меня враг настиг,
Горести-беды в мой Дом пришли
Вспомнил, что сына,- таков мой удел,-
Лаской Кадырберды не согрел,-
Пусть он славится после меня!»

Так причитал хан Токтамыш
Взял он сто батыров с собой,
Поскакал степною тропой
Справа - Джанбай, хитер, величав.
Однодневный путь проскакав,
Так Джанбаю сказал Токтамыш:

«Если уж в путь пустился я,
Если с Сараем простился я,
Если быстрый скакун подо мной —
В битвах испытанный вороной,
Если преследует Идегей
И меня, и богатырей,
Постараюсь я побыстрей
Долгий месячный путь одолеть
Есть страна и крепость Булгар,—
Там и надобно мне сидеть.
Если же мира-покоя впредь
И в Булгаре не обрету,—
Я утрою свою быстроту,
В дебри лесные помчу коня.
Там по дну оврага бежит,
Волны вздымая, река Ашыт
В чаще лесной, черна, глубока,
Гулко течет Казань-река,
А над нею — каменный град,
Много в Казани высоких врат,
И Казань я силой займу.
Если мира-покоя и там
Сердцу не будет моему,—
Переплыву я реку Чулман.
Перевалю чрез гору Джуке.
А за этой горой вдалеке
Ик течет в затишье лесном.
Поднимусь до истока верхом,—
Вновь окажусь я в степном краю,
Там сохраню я душу свою».

И когда в глубине степной
Бегством спасался Токтамыш,
Идегей овладел страной.
В стольный Сарай Идегей вступил.
Сотни башен взметнулись там,
Восемьдесят улиц там,
Там стоит Золотой Дворец,
Лег на желтый мрамор багрец.
Белая рать стоит кругом,
Белая дверь блестит серебром.
Дверь булатным открыв острием,
Избивая тех, кто стерег,
Он вступил в Золотой Чертог.
Попросил Тимира: «Сарай
И его дворец охраняй.
Я же,—так судил мне Бог,—
Следом за Токтамышем пущусь,
Догоню и на всем скаку
Голову у него отсеку.
Так успокою душу страны,
Мир и покой и бойцам нужны».

С шахом простился Идегей
Взял с собою ратных людей,
Нурадына взял он с собой
Прямо в древний город Булгар
Поскакал военной тропой.
Вот Булгар перед ним встает,-
Он Булгара не узнает:
В честь победы не видит ворот;
Из Корана священный стих
Золотом вытеснен был на них.
Там, где стоял минарет двойной,-
Пыль под разрушенною стеной.
Тлеют уголья, всюду зола:
Жизнь как будто здесь не была.
В этой дикой, внезапной глуши
Ни единой не видно души.

Был недавно Булгар таков,—
Шестьдесят мечетей сошлись:
Верх — блистание жемчугов,
Камень породы редкостной — н…
Будто из-под железных бровей
Минареты раскрыли глаза.
Вот подъехал к ним Идегей.
Уничтожила их гроза!
Превратились в груду камней,
Над камнями вздымался дым.
Идегей увидал: под ним
Вудай-бий в печали сидел
Выл не старым, а поседел.

Вопросил его Идегей:
«Почему ты сидишь в пыли?
Волосы почему твои
Стали степной полыни белей?
Что с Булгаром твоим стряслось?»

Так ответствовал Будай-бий:
«Видишь ты цвет моих волос?
Серым он стал, как знойная степь.
Сын Чингиза Джучи был смел,-
Разорить мой Булгар не сумел
Внук Чингиза Байду пришел,
Нанести он решил удар,
Но священный город Булгар
Покорил, а не разорил.
Отпрыск Талха-Забира пришел
Лунных Врат коснулся стопор
И Врата сравнял он с Землей.
Потому-то моя голова
Стала бела, как в степи трава.
В знойной, выгоревшей степи.
Что же сделать мог Будай-бий,
Если пошел и ты войной
А с тобой и наставник твой,
Чей отец - БабаТуклас.
Ты, Идегей,—свет моих глаз,
Почему же в богатый Сарай,
Почему же к вратам дворца,
Ты привел Тимира-Хромца,
Чтобы он разрушил наш край?
Не захотел, не смог уберечь
Деньги чеканящий град Атряч.
С прахом сравнял вражеский меч
Деньги чеканящий град Булгар.
Здесь Токтамыш прошел в ночи,
Розовые развалил кирпичи
Там, где лили на целый свет
Золото и серебро монет.
Там, где травы были густы,
Растоптал Токтамыш цветы,
Вторгся в страну, ему вослед,
Князь-урус, рыжий, как лис,
С бородою обросшим ртом.
Разорил он, разграбил наш дом,
Наш священный город Булгар,
И ему подчиненный Сивар,
И высоковратный Казан,
Джуке-Тау над гладью речной
И Сабы в глубине лесной,
И земель Ашлы закрома,—
Он спалил, сломал все дома.
Отбирал он кожу, сафьян,
Загребал лопатами хан
Множество монет золотых.
Разгромил во владеньях моих
Он четырнадцать городов,
Превратил их в пепел и дым.
Как же после беды такой
Мне, Будай-бию, не стать седым?»

Будай-бий, охвачен тоской,
Голову обхватил, замолчал.
Идегей ему отвечал:
«Не кручинься ты, Будай-бий,
Ты увидишь еще, потерпи,—
Токтамыша, чьей волей злой
Стал священный Булгар золой,—
Вместе с войском его истреблю,
Кровью бороду хану залью,
Обезглавлю его потом.
С бородою обросшим ртом,
Князя, что ворвался в наш дом
И четырнадцать городов
Истребил огнем и мечом,
И лопатами загребал
Множество золотых монет,_
Я заставлю держать ответ:
Злато вернуть заставлю я,
И врага обезглавлю я.
А когда страну укреплю,
Все твои восстановлю
Я четырнадцать городов.
Так и будет, мой бий Будай,
Не кручинься и не страдай!»

За Токтамышем вслед Идегей,
Чтобы настичь его поскорей,
В лес углубился, где бежит,
Воды сгущая, река Ашыт,
Воды катит Казань-река
В чаще, трудной для седока,
Над рекою — каменный град,
Много в Казани высоких врат,
Но Казань разрушена дотла,
Только щебень кругом и зола,
Только пепел и пыль руин!

Идегей, а с ним Нурадын,
К Сабакулю, где розов рассвет,
Двинулись Токтамышу вослед,
Но до рассветов было ль двоим,
Скачущим за врагом своим!
Где Токтамыш? Где рыжий князь?
В темной чащобе остановясь.
Идегей сказал: Нурадын,
Эй, Нурадын, послушай, мой сын!
Если Тимир, страны властелин
Пребывает в Сарае моем.
Возвращусь-ка и я в свой дом.
Благодарный, восславлю Хромца
И домой отправлю Хромца
Эй,Нурадын. послушай меня,
За Джуке-Тау помчи коня,
Гору минуешь, а за горой
Ик течет в чащобе глухой.
Ты взметнись над потоком речным -
Степь да степь за истоком речным.
На своем коне Сарале
Поскачи по этой земле.
Как взмахнет хвостом Сарала,-
Чтоб в хвосте не осталось узла,
Скакуна ты поторопи,
Токтамыша настигни в степи
Не отходят от ханских очей
Сто дородных, сто силачей.
Ты в живых не оставь никого.
Всех ты вырежь до одного.
Если исполнишь мой наказ,
Если наступит победы час
Ты обретешь то, что желал.
Коль моей покорятся руке
Розовощекая Ханеке
И черноокая Кюнеке,
Ханша высокая Джанике,
И душой воспылаешь ты
Ханеке возжелаешь ты,—
Для тебя ее сохраню,
Но прикажи своему коню:
«Токтамыша ты догоняй!»
Так сказав, поскакал в Сарай,
С сыном простившись, Идегей.
Он достиг столицы своей,—
Всюду щебень смешан с золой.
Поскакал во дворец золотой,
Двери Хан-Сарая раскрыл,
Подлых проклиная, раскрыл,
Увидал: в кольчуге стальной,
Средь везиров, довольных собой,
Восседает хан Кыйгырчык.
— Где Шах-Тимир? — Идегей спросил.
Так отвечал хан Кыйгырчык:

— Шах-Тимир, владыка владык,
С попугаем вещим своим,
С драгоценным Древом златым.
С золотом, что хранилось в казне,
С троном, верхом на белом слоне,
С множеством красавиц-рабынь,
С достоянием всей страны,—
Этим богатствам нет цены,—
Тучи пыли взметнув над собой.
Ускакал степною тропой,
Удалился в свой Самарканд.
Ныне твоя страна — его.
Власть его и казна его!
Мне повелел наместником стать,
Руку его скрепила печать.
Десять тысяч мне войск подчинил.
Ныне я хочу, Идегей,
Чтобы ты предо мною склонил
Буйную голову свою.
Взысканный славой Идегей,
Орлиноглавый Идегей,
Мне отныне ты подчинись,
Ибо мой прародитель — Чингиз,
Бием будешь, прочих знатней.
Так ответствовал Идегей-
«Если с ног, сам хромоног,
Сбил страну мою Шах-Тимир,
Если этот разбойник-эмир
Дома-Идиля нарушил покой,
Если ты стал Тимиру слугой,
Если Чингиз-прародитель твой,
Если ты - в кольчуге стальной-
Будешь хорошей дубиной моей!»

С этим приблизился Идегей
Кыйгырчыка за ногу хвать,
Превратил ее в рукоять.
Кыйгырчыковой головой,
Как дубовою булавой,
Двадцать везиров стал ударять
Тридцать биев стал разгонять,
Ярость в сердце его вошла,
Все упали, крича: «Алла!»

Всех разметая, вышел он,
Из Хан-Сарая вышел он,
Десять тысяч войск поднялись,
Будто ветер взметнул их ввысь.
Все полки Идегей сгрудил.
Колотил он их, колотил,
Истребил дубиной живой.
С поднятой высоко головой
Идегей тревогу забил,
Чтоб услыхали и степь, и град,
Чтобы в стране загремел набат:
«Чей этот день? Столетье чье?
Идегея столетье, мое!
Чье это время? Время чье?
Идегея время, мое!»
Услыхали град и страна:
Власть Токтамыша сокрушена.
Всех собрав подневольных людей,
Освободил рабов Идегей.
Юношей запретил продавать,
Золото начал он раздавать,
Чтоб возрадовались бедняки.
Весь народ приказал созвать,
Живший у Идиля-реки.
Для народа устроил всего
Пиршественное торжество.
Прежде был беспорядок, разброд.
Пребывал без совета народ.
Выбрал опытных, мудрых мужей
Учредил диван Идегей,
Поднял из руин города,
И войска укрепил он тогда.



ПЕСНЬ ТРИНАДЦАТАЯ
О том.нак Нурадын убил Токтамыша

В бегство обратясь, Токтамыш,

Это властный и грозный хан,
Переправился через Чулман.
Вместе с отрядом он достиг
Мест, где берет начало Ик,
Где степные ветры сильней.
Согне бронзовошлемных мужей
От преследователей таясь,
Приказал разойтись, боясь,
Что их заметят в голой степи.
Лишь Джанбая держа при себе
Поскакал навстречу судьбе.

Проскакал не более дня.
Знатный Джанбай сошел с коня
Лег и ухо к земле прижал.
Услыхал он: конь Сарала
Под Нурадыном громко заржал.
Дрожь по телу Джанбая прошла.
У Токтамыша-хана тогда
Стала душа белее льда.
Так Джанбаю сказал Токтамыш:
«Вижу: ты мелкой дрожью дрожишь,
Дорого душу свою ценя,
Ты задумал покинуть меня.
Что же, один в степи поскачу.
Лисьего Лога достичь я хочу,
Коль не спасет меня Лисий Лог,
К Лебединому Озеру я
Своего скакуна помчу.
Если будет со мною Бог,
Через тринадцать лет опять
Буду на троне я восседать».

Так сказав, Токтамыш, одинок,
С тем Джанбаем простясь в пути,
Прискакал дотемна в Лисий Лог:
Здесь он задумал ночь провести.
Ухо к земле Токтамыш прижал,—
Услыхал: Сарала заржал,—
Нурадына неистовый конь!
В страхе Токтамыш задрожал,
К Лебединому Озеру он
Поскакал глухою тропой.
Земли и воды за собой
Оставляя, запричитал:

«Ты, Идиля рукав — Ирмишал,
Калтурган — Ирмишала приток,
Видите, как я одинок,—
Где я птицу свою взметну?
Потеряв престол и страну
Где застежки я расстегну
Крепкого панциря моего?
Конь моей жизни свалился: арба
Ехать бессильна без него.
Что же мне готовит судьба?
Где, когда, на какой земле
Отыщу я приют в дупле?
Неука-жеребца где найду,
Чтобы опять воссесть в седле?
Не хранила моя голова
Тайн,— кому же теперь я смогу
Тайные доверить слова?
Верных воинов нет со мной,
У кого же в глуши степной
Попросить совета смогу?»

Так, причитая, он скакал.
Пламень душу его сжигал.
Плечи его тяжело давил
Девятиглазый панцирь стальной.
Решил он,— а раскалялся зной,—
Панцирь и телогрейку снять.
Думает: «Голая степь кругом
Где же мне спрятать в месте таком
Панцирь и телогрейку мою?
Спрячу в емшане, в густых листах.
Если мне поможет Аллах
Вернусь из степных блужданий я
Панцирь найду в емшане я!»
Девятиглазый панцирь свой
Он прикрыл емшаном-травой.

Нурадын, чуть блеснул рассвет,
Прискакал Токтамышу вослед.
Что там лежит в емшане густом
Без присмотра в широкой степи?
Панцирь девятиокий в степи!
Панцирь надел Нурадын, поскакал,
Запах емшана в степи вдыхал.
К Лебединому Озеру он
Мчался, думой одной поглощен.

Рос у озера тихий камыш.
Прятался там хан Токтамыш,
Сердце колоколом звенит:
Как он жизнь свою сохранит?
Он сказал: «Себя успокой,
Сердце мое, не стучи дук-дук!
Нужен ли мне твой звонкий стук,
Если объят я страхом, тоской?
Сколько есть Идегеев? Два!
У меня же одна голова!
Здесь, я чувствую, смерть моя.
О копье мое в два острия,
Там, где битва, не надо стонать,
Помни, что могут тебя сломать.
Надо ль тебе, осина, дрожать?
Если здесь пройдет моя рать,
Срубят тебя, чтоб из тебя
Сделать для копья рукоять,
Чтобы потом лежать на земле,
Запах опавших листьев вдыхать.
Ярый ветер, не ведай тревог.
Если того пожелает Бог,
Я перестану, замолкнув, дышать.
Не взвивайся, песок, не злись,
Дождь польет,— успокоишься ты.
Травка степная, не шевелись,
Рать пройдет,— успокоишься ты.
Не свети мне, солнышко-мать,
Ты погаснешь, как туча придет.
Не волнуйся, речная гладь,
Ты зимой превратишься в лед
Коль мою речь не примешь, вода
Рассержусь на тебя тогда,
Диких кликну я жеребят,
Выпьют тебя до самого дна
Станешь болотом, черна, грязна.
Птица чья шея бела, длинна,
Жалобно помощи не прося
Не раскрывай с мольбою рта,
Нет у меня такого скота,
Чтоб растоптал твое гнездо
Яйца вывела ты в гнезде,-
Сына такого я не обрел
Чтобы собрал их в свои подол.

Если я останусь в живых
Если Аллахом буду ведом,
Если в великий нугайский Дом
Я вступлю властелином-вождем,-
Сокола своего отыщу,
Сокола на тебя напущу,
В небо взлетишь, почуяв страх
И успокоишься в облаках
Если озера ты госпожа,
То хозяин я многих слуг
Вот почему, надо мной кружа
Не терзай тревогой мой слух.
Тот, кто для битвы погнал коня,
С озером тебя разлучил,
А с родною страной — меня.
Сын Идегея Нурадын
Пусть в тоске блуждает один,
Пусть пожелтеет, как я, вдали
От родившей его земли,
Пусть опустеет его колчан,
Пусть бредет сквозь дождь и буран,
Не находя приюта нигде!»

Говорил, оказавшись в беде,
Вольнолюбивый муж Токтамыш:
«Выл я ханом,— что сделал я?
Торжествовала власть моя.
Я народом-страной владел.
Ядом отравленный мотылек
От Нурадына улетел.
Желтый мой золотой чертог
Видишь, разграбил Идегей,
Голос его грома грозней!
Он в страну ворвался, как волк,
Звонкий мой золотой кубыз,
Самый прекрасный в мире, замолк
Соколенок охотничий мой
Золотым колпаком покрыт.
Мой несравненный народ святой
По лодыжку в крови стоит,
А подпруги в девять ремней
Вольно врезались в тело коней.
Золотые у них стремена,
Золотая, сбруя видна,
Золотой недоуздок у них,
Целы зубы, а сами — как львы.
Но взгляни на коней боевых:
Аргамаки стоят мертвы,
Молча на привязи стоят!

Ты пришел, Идегей-супостат,
Отнял все, чем был я богат,
Обнимаешь наложниц моих.
Ждешь, чтоб я навсегда затих,

Чтоб насладиться, ждешь ты дня,
Ждешь, когда обезглавят меня,-
Ты возрадуешься, Идегей!»

К озеру, где полно лебедей,
Приближается Нурадын
Сердце Токтамыша дрожит:
«Нурадын, Идегея сын,
К цели своей упорно спешит
Ханского Рода я властелин,
Я без боя не сдамся врагу.
Приближается Нурадын
Знаю: от смерти не убегу,
В день, для меня роковой, не спасусь-
Даже если с землею сольюсь».

Приближается Нурадын
К озеру, где густой камыш,
Вольнолюбивый муж Токтамыш
Спрятаться в зарослях не успел
Муж Токтамыш и Нурадын
Встретились один на один.
Нурадын возгласил привет
И привет услыхал в ответ.
Токтамыш сказал ему так:
«Помни: не каждый конь — аргамак
Стать верблюдом не может ишак.
Кречетом воробью не взлетать,
Кобылицей корове не стать
Липовому мочалу вовек
Кожаным не стать ремнем.
Снаряженному бедно коню
Знатного бия не стать конем.
Жалкой клячей владеет раб,
Да и сам он жалок и слаб.
Ты же — мой раб, и рабом зовись,
Ибо мой предок — сам Чингиз,
Хан - мой отец, и хан - я сам.
Жизнь свою тебе не отдам.
Ты не осилишь меня в бою,
Но и я тебя не убью».
Нурадын сказал: «Не кичись.
Я —не раб и ты — не Чингиз.
Не бессильный я муравей,
Не всесильный ты Сулейман.
Знавший язык птиц и зверей
Плетью хан Каныбек владел,
Золотой была рукоять,
Он Чингизом привык себя звать,
Но Чингизом не стал Каныбек!
Был когда-то хан Тыныбек,
Был золотым его тебенек,
Хан Чингизом себя нарек,
Но Чингизом не стал Тыныбек
Выл Узи-бей такой человек:
Ногу в стремя златое вдевал,
Но Чингизом себя Узи-бей
Никогда не называл,
Хоть и Чингизом был Узи-бей.

Не называй меня рабом.
Ты не понял сущность мою.
Пред тобой стоять, пред врагом,
Буду, пока тебя не убью.
Слово скажи в свой последний час
Сделай выстрел в последний раз
Славу мне завещал мой дед.
В ночь на вторник, когда слились
Лунный свет и закатный свет,
Выл я зачат, мне равных нет:
Я — от них рожденный мурза!
Не спросив разрешенья отца,
Оседлал я коня-бегунца.
Я — непревзойденный мурза!
Золото и железо — мое
Всюду прославленное копье,
От знатока арабских книг
Жизни смысл и цель я постиг,
Знатный я, законный мурза!
Пусть я не был ничей ученик,
Тайны постиг я арабских книг
О пророках, чей подвиг велик,
О трехстах и шестидесяти.
Да еще о славных шести,
О сподвижниках их узнал,—
Тридцать две тысячи их число,
Я узнал: от земли до небес
Ровно три тысячи лет пути.
Иноверцам для важных слов
Отправлял я своих послов.

Если вдруг ударит буран,
Колоколу не зазвенеть,
Листьям травы не зазеленеть.
Через Идиль, в ночной тишине,
Я перешел на резвом коне.
Устилал я парчою порог.
Осушал свой казанский рог,
Пенистый пьянящий мед
Вместо воды постоянно пил.
Я таким человеком был:
Знатных всадников ценных коней
На базарах я продавал.
Пышные шубы знатных людей
Я на щиколотки надевал.
Меч обнажив, гневом объят,
Вражье войско гнал я назад.
Я, познаньями знаменит,
На аргамаке сидящий мурза.
Мне страдающий дорог джигит,
Ибо я — настоящий мурза!
Одаряет моя рука
Трудолюбивого бедняка,
Я — справедливость творящий мурза!
Люди узнали щедрость мою,
Я богатства свои раздаю,
Их назад не просящий мурза!
Если топор я с меткой беру,
То хозяин я топору,
Я — топор держащий мурза!

Сын благородного отца,
Не возьму я себе бойца,
Если мне свое племя-род
Этот воин не назовет.
Денег в долг не дам никому,
Если его нужды не пойму,
А тому, кто разут и раздет,
Тысячи не пожалею монет.
Друга в беде всегда поддержу,
Но у врага очаг потушу.
Чем же я ниже тех, кто свой род
От самого Чингиза ведет?
Пусть и вправду твой предок — Чингиз,
Эй, Токтамыш, сын Туйгуджи,
Чем же ты выше меня, скажи?

Некогда был Ходжа Ахмет,
Чей хохолок — одна из примет,
Был от него рожден Ир Ахмет,
От Ир Ахмета — Тимиркыя,
Тот, чей отпрыск — Кутлукыя,
От него рожден Идегей,
Я, Нурадын, Идегея сын.
Родословной горжусь своей!
Указал мне цель Аллах
Он со мною во всех делах
Если есть что сказать,- скажи,
Если есть что свершить,-сверши!»

Нурадыну сказал Токтамыш
«Если песчинки ты соберешь —
Прочного камня не сотворишь
Если много рабов соберешь,—
Полководца не сотворишь
Голодающим не спасти
Путников, уставших в пути,
От Чингиза веду я свой род.
Пусть Идегей на престол взойдет,
Голову мне велит отрубить,
Но ему никогда не быть
Падишахом, чей предок Чингиз.
полководца, равного мне,
Чтобы победу добыть на войне,
Идегей никогда не найдет
Не разбираясь в благом и дурном,
Никому не воздаст он добром!»

Вольнолюбивый муж Токтамыш,
Все надежды на жизнь потеряв,
Голову высоко задрав,
К стае гусей обратился так:
«Стая серых вольных бродяг!
Вам не дано, перелетные, знать,
Кто безо всякой вашей вины
С озера вас посмел прогнать
А меня — из родной страны.
Это решил наш враг Нурадын:
вам — по озеру не плыть,
Мне — на родине не жить.
Бога, что вечен и един,
Будем вместе с вами молить:
Пусть и Нурадын, одинок,
С опустевшим колчаном стрелок,
Полон тревог, не зная дорог,
В страхе, в растерянности, в беде,
Не находя приюта нигде,
По осенней земле, как листок,
Катится по странам чужим,
Ветром злым и холодным гоним!»
Нурадын Токтамышу сказал:
«Гуся где и когда я согнал?
Птице не сострадая, согнал?
Разве могу стоять я здесь,
Слушать твои проклятья здесь?
Я — Нурадын, Идегея сын.
Семь покорил я горных вершин.
Все, что ныне извергнул твой рот,—
Черным горем проклятье твое
Пусть на тебя самого падет!

Изгнан мой славный отец тобой,—
Мне заплатишь своей головой.
Одинокий, верхом на коне,
Я скитался из края в край.
Мой колчан был всегда при мне.
То, что ты содеял,— узнай,—
Метательной обратной стрелой
Наконец вернулось к тебе.
Нам пора приступить к борьбе.
Что придет и что стало, скажи.
Кто ударит сначала, скажи!
Молод я, ты годами стар,
Первым пусть будет твой удар».
Токтамыш, годами богат,
Выпустил три стрелы подряд.
Слово не подтвердила стрела,
Ни одна сквозь броню не прошла,
Нурадын стоял невредим.
Он сказал: «С оружьем твоим
Вот и встретился я в бою».
И подставил ему Токтамыш
Венчанную главу свою.
Пасть Нурадын заставил его,
Он мечом обезглавил его.
Голова покатилась легко.
Потекла не кровь, а млеко.
То Нурадын свершил, что хотел:
Голову на копье он воздел,
Поднял над собой высоко.
Молвил: «Теперь скажи слова:
«Может ли раб везирем стать,
И раба признает ли знать?»

Отвечала с копья голова:
«Пусть везирем сделался раб,—
Это не значит, что хан ослаб.
Тело мое под твоей стопой,
Но голова моя — над тобой!»
Так Нурадын закончил бой:
Голову сбросил наземь с копья,
Поднял вновь, вскочил на коня
И погнал Саралу домой.


ПЕСНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
О том, как Нурадын встретил Джанбая,
вступил с ним в спор, и о том,
как Джанбай поссорил Идегея с Нурадыном.


Он соратников отыскал,
Вместе с ними вперед поскакал.
Осокорь вырос в глуши степной,
Рядом с ним — скакун вороной,
Чья повернута голова,
А под ним незнакомец спит.
Нурадын порешил сперва:
«Я сейчас убью чужака»,—
Но отторглась от сабли рука:
«Не мужчина, а баба тот,
Кто на спящего нападет,
Кто безоружного убьет».
Так разумно он рассудил,
Спящего Нурадын разбудил.
Просыпаясь в глуши степной,
На мгновенье Джанбай застыл
И, привстав, Нурадына спросил:
Эй, Нурадын, Нурадын, постой.
Дела не доводи до конца.
На густогривого жеребца
Где ты сел, Нурадын, скажи?
Панцирь девятиглазый мой
Где надел, Нурадын, скажи?
Радостно в доме ханском жилось,
Молоко кобылье лилось,
Где ж Токтамыш, мой властелин?»

Так ответствовал Нурадын:
«На вороного с гривой густой
Там я сел, где дневал-ночевал.
Панцирь девятиглазый твой
Там надел, где врагов убивал.
Хана, что восседал высоко,
Что кобылье пил молоко,
Я выискивал в Лисьем Логу,
К Лебединому Озеру я
Поскакал вослед врагу.
Хана Токтамыша того,
Близкого родича твоего,
Чья была бессильна стрела,
В правой битве сбил я с седла,
Отнял душу я у него.
Эй, Джанбай, простаков ловец,
Мне говорили, что ты певец
И как чичен, слыхал, ты хорош,
Если хвалебную песнь в честь меня
Хитроумный Джанбай, ты споешь,
Я в живых оставлю тебя,
Я не обезглавлю тебя.
Если ж себя восхвалять начнешь.
Я тебя, нечестивца, убью,
Голову заарканю твою,
И ее на скачках вручу
Победителю-силачу!»

Так Джанбай отвечал ему:
«Где слова я для песни возьму?
Я — в растерянности, я — глупец,
Я — не чичен, я — не певец.
Пусть на твой присылают зов
Всех твоих чиченов-певцов,
Но пока ты ждешь их, тебя
Тлеющим подожгу огнем,
Вспыхнешь и сгоришь ты в нем!»

Произнес Нурадын слова:
«Не прошлогодняя я трава,
Чтобы там, где высохший дол,
В тлеющем сгореть огне.
Лучше, Джанбай, поведай мне:
Что ты знаешь? Что ты нашел?»

«Эй, Нурадын,— сказал Джанбай,—
Первенства не ищи, не желай.
Если о том, что знаю, спою,
Если спою о том, что нашел,—
Пламя охватит душу твою.
На горе, на утесе крутом,
Воины собрались вчетвером,—
Кто же станет у них вождем?
Шестеро — у них за спиной,
Кто же станет их старшиной?
Пала на землю ночная тень.
Зародится ли новый день?
Эй, Идегей, эй, Нурадын,
Новый день взойдет ли для вас?
Звезды, что выше горных вершин.
Не погаснут ли в утренний час?
Четырех перевалов достичь
Может ли длинный хвост скакуна?
Может ли жить спокойно страна.
Если страха она полна?
Воинов сплотит ли ряды
Станет ли ханом Кадырберды?
вудет ли наше знамя опять,
Как в былые годы, сверкать?

Темный лес пред степью растет,
Темный лес ~ вольнодумпа душа.
Если б знать, что наш день взойдет
Что, осенив могучую рать,
Знамя будет реять опять!

Знать, что, покинув небесный свод,
Старый сокол в траву упадет!
Знать, что серебряное копье
Попадет предводителю в рот!
Знать, что воины прежних лет
на военный сойдутся совет!
Знать, что войск четырех вожаки.
В шубах, чьи бархатны воротники,
что Джанбай, кем гордится страна
Как в Токтамышевы времена,
Возглавляя державу, придут,
Возвратив себе славу, придут!
Что заодно придет Нурадын,
Тот, кого породил Идегей,
Кто не отступит от цели своей!»

Услыхав, что Джанбай говорит,
Подскочил дагестанец-джигит
Сделал так джигит Маметкул,
Что Джанбая конь подтолкнул,
Меч алмазный джигит обнажил,
Полоснуть Джанбая решил.

Нурадын отвел его меч.
Начал Джанбай такую речь:
«Там, где даже ворон не сел,
Гуся ты посадил, Нурадын!
Там, где и коршун сесть не хотел,
Лебедя ты посадил, Нурадын!
Кровь мою, раба отогнав,
Ты, Нурадын, поймал в рукав.
Тех рабов, что пошли за тобой,
Ты возвысил и стал их главой».

Маметкулу сказал он слова:
«В завитушках твоя голова,
Как урус, желтовласый раб,
Словно волк, остроклыкий раб,
Словно лис, красноликий раб!
Где твоя совесть? Где твоя честь?
А у меня предводитель есть.
Есть у меня властитель земли,
Тот, кто помыслы знает мои.
Ну, а с вами, черкесы-рабы,
Сыновья государства гор,
Ни к чему мне вести разговор!»

Нурадын сказал: «Эй, Джанбай,
Кто коварней тебя и хитрей?
Если ты умрешь, Кин-Джанбай,
То земля не станет полней,
Если жизнь обретешь, Кин-Джанбай,
Жизнь твоя не станет честней.
Что с того, что тебя убью?
Мне ли душу марать свою?
Токтамышу служил,— будешь жить,
Чтоб отцу моему служить».

...Вот пред ним Золотой Дворец.
Голову Токтамыша храбрец
Из переметной достал сумы,
Бросил к ногам Идегея ее,
Молвил отцу слово свое:

«Не давал передышки врагу.
Днем и ночью Скакал, и на след
Я напал в Лисьем Логу.
Торопясь, прискакал чуть свет
К Лебединому Озеру я.
Мой густогривый у камышей
Фыркал, пугая диких гусей,
Я притаился, и конь затих.
Хана я, наконец, настиг.
Долго беседа наша текла.
Вынул я меч, и смолкли слова.
Выбил я хана из седла.
Пред тобой — его голова.

«Эй, Нурадын,—сказал Идегей,—
Смело, честно ты мне послужил.
К цели своей ты путь проложил:
Пусть Ханеке станет твоей».

Пятиглавый шатровый дом
Возвышается вдалеке,
Подъезжает Джанбай к нему.
Плачет ханская дочь Ханеке
В пятибашенном этом дому.
Увидал ее Кин-Джанбай
И сказал: «Не плачь, не рыдай.
Твой отец обласкал меня:
Выл безлошадным,— дал мне коня,
Был я без шубы,— шубу мне дал,
Дал мне арабских коней боевых,
Дал мне множество шуб меховых.
Прошлых дней не вернуть, Ханеке,
О, не плачь, не рыдай в тоске.
Хана — родителя твоего,
Хана — властителя моего,—
Токтамыша настиг Нурадын,
С плеч его он голову снес,
Голову Идегею привез,
Под ноги Идегею швырнул.
Славно послужил ему сын,
И за службу свою Нурадын
У отца попросит тебя:
Нурадын, чей отец — Идегей,
Не отступит от цели своей!
Ханеке, Ханеке, мне внимай:
В час, когда войдешь в Хан-Сарай,
К поясу привяжи кошму,
Чтоб широким врагу твоему
Показался твой узкий стан.
Увидав тебя, Нурадын
Пусть подумает: ты зачала.
Спросит он: «Чьи это дела?»
А ты: «Это сделал твой отец»,
Если нам поможет Творец,
На отца Нурадын нападет,
Оба погибнут: и этот, и тот!
Мы избавимся от беды,
Нашим станет престол золотой,
И твой брат, султан молодой,—
Воцарится Кадырберды,
На века Токтамыша род
Власть, престол, страну обретет!»
Как научил ее Кин-Джанбай.
Ханеке вошла в Хан-Сарай,
К поясу привязав кошму.
Нурадын, увидав Ханеке,
(А держал он домбру в руке),
В потрясении произнес;
«Это что?» — И в ответ ему
Ханеке, погладив кошму,
Молвила: «На этот вопрос
Может ответить твой отец».
И Нурадын поверил ей.
Угля сделался он черней.
В гневе направился туда.
Где на траве сидел Идегей,
Бросился, яростный, с криком: «А!»,
И домбра, что в руке была,
Не выдержала, взвилась,
Идегею попала в глаз.
Вылетел глаз от удара домбры.
Стал Идегей кривым с той поры.



ПЕСНЬ ПЯТНАДЦАТАЯ
О том, что сказал Нурадыну раненый Идегей,
и о том, как Нурадын покинул его.

Тяжко раненный сыном родным,
Идегей, ставший кривым,
Нурадыну сказал тогда:
«Как Чулпан — рассвета звезда,—
Нурадын, сияй и гори!
Да минует тебя беда,
Гору нартов ты покори!
Думал, когда тебя породил:
Радовать будешь ты мой взор.
Приказал я разжечь костер,
Приказал я срубить кизил,
Чтоб изготовили колыбель,
В мире невиданную досель:
Сделать донышко из серебра,
А из золота кузовок,
А из бархата — тюфячок.
Навели резьбу мастерски...
Как же меня ты вознаградил?
О, зачем я тебя породил,
Лучше бы не родился ты!

Думал, когда родился ты:
Ныне мечты мои сбылись.
Лучших зарезал я кобылиц,
Шесть пировал счастливых дней,
Угощал ученых мужей,
Угощал и простой народ,
Нищих я кормил и сирот.
Дал тебе имя: Нурадын.
Думал: Светлая Весть — мой сын,
Он мое сердце осветил...
О, зачем я тебя породил,
Лучше бы не родился ты!

Радуясь дорогому сынку,
Запеленать велел в камку.
Думал: холоден куний мех,—
Запеленать приказал мальца
В шкурку из голубого песца.
Думая: лежать под тобой
Не достоин песец голубой,—
Я решил твою спинку и грудь
В шкурку из соболя обернуть.
А когда ты пошел ползком,
Приказал обвязать пояском,
Нянь прогнал, ученых позвал,
Тех, кто письмо арабское знал:
Пусть их смысл тебе разъяснят.
Чтобы мудростью стал ты богат,
Чтобы с честью служил земле,
Отдал тебя в ученье мулле:
Этот старец был тем знаменит,
Что в обнимку с Кораном спит.

Милый жеребеночек мой,
Чтобы смело вступал ты в бой,
Воином бия сделал тебя.
Попросил, чтоб тебе, мальчуган,
Подарил тюбетейку хан,
Храброму чтобы воздал хвалу.
Чтобы ты привыкал к седлу,
Выбрал я для тебя скакуна,—
Аргамака из табуна.
Чтобы к одежде в урочный час,
Стали плечи твои привыкать,
Выбрал я для тебя атлас.
Чтобы силой грудь налилась,
Научил тебя вражью рать
С богатырской отвагою гнать.
Хану велел помчаться вослед,
Уничтожить его в бою:
Сам накликал на старости лет
Горе на голову свою!
На прикол ты поставил свою
О пяти тополях ладью.
Нурадын, ты единственным был
Жеребенком пяти кобыл.
На сухую ветвь, Нурадын,
Дикому гусю велел ты сесть,
Ты на высохший ствол повелел
Лебедю сесть,— туда, где сесть
Даже коршун — и тот не хотел!
Ты в пустынной степи сухой,
Где человек не ступал ногой,
Повелел народу осесть.
Где твой разум? Где твоя честь?
Травам велел на лугах гореть,—
Где стада пасти будешь впредь?
Кровь на реку решил пролить,—
Как тебе жажду теперь утолить?
Ты аргамака загнал, Нурадын.—
Где коня дорогого найдешь?
Сокола ты извел, Нурадын —
Где теперь ты другого найдешь?
Бархат и мех ты осмеял,—
шубу теперь из чего сошьешь?
Верных друзей ты растерял,-
Где бойцов отважных возьмешь?
Ханеке ты женой не назвал,—
Где красавицу к сердцу прижмешь?
Голова моя снега белей,
Очи - кизиловых ягод красней.
Сына единственного любя,
Душу отдал бы ради тебя,—
Что же ты сделал? Выбил мой глаз!
Где же ты счастье найдешь сейчас?
Где ты покой найдешь для души?
От позора и от греха
Как ты душу очистишь, скажи!»

Гордую речь Нурадын повел:
«Если поставил я на прикол
О пяти тополях ладью,—
Этим страну укрепил свою.
Если я у пяти кобыл
Жеребенком единственным был —
То хотел, чтоб лилось легко,
Чтобы не высохло молоко.
Если на ветвь, где высох ствол,
Дикого гуся я возвел,
То промышлять я птицей хотел.
Если я на высохший ствол,
Где даже коршун злой не сидел,
Лебедя посадил, то смогу,—
Думал,—трепет внушить врагу.
Если в пустынной степи, где вовек
Не ступал ногой человек,
Я осесть призывал народ,—
Я избавлял его от невзгод.
Если в глуши, вдали от дорог,
Прошлогодние травы зажег,—
Думал: стада я пасти смогу
На зеленом, сочном лугу.
Если кровью окрасил реку,—
К чистому припаду роднику.
Если я аргамака загнал,—
На Тулпара сяду верхом.
Если сокола я извел,—
С беркутом поохочусь вдвоем.
Если бархат и мех осмеял,—
Я оденусь в китайский шелк.
Если храбрых друзей растерял,—
Соберу из султанов полк.
Если глядит Ханеке с тоской,—
Я с красавицей лягу другой.
Если стала снега белей
Голова твоя, Идегей,
Очи — кизиловых ягод красней,
Если ты до этого дня
Душу отдал бы ради меня,
То предался ныне греху:
Девственности лишил сноху!
Если выбил я глаз у отца,
То Каабу, обитель Творца,
Троекратно я обойду,
Божьему подвластный суду,
Семикратно я обойду
И душевный покой найду,
Тяжкий грех я смою с себя!»

Вынул меч Нурадын из ножон,
В камень-молнию меч облачен.
Сердцу в коробе биться невмочь.
«Проклинаю родного отца!» —
Крикнул, выбежал из дворца,
Меч, оправленный камнем, всадил
В камень, что путь ему преградил
Камень надвое расколол,
Успокоясь, в дворец вошел,
Речь такую с отцом повел:

«Превратил я в возвышенность дол:
Степь ожививший я мурза!
С ханами я садился за стол,
С ними друживший я мурза!
После празднеств, после пиров
Я достиг далеких краев,
Стали мне знакомы, близки
Чуждые говоры и языки,
Много стран-земель обошел,
Стал известен я как посол,
Славу добывший я мурза!
Я стремился из года в год,
Чтобы радость моих очей,—
Созданный из листьев народ,
Детище солнечных лучей,—
Жил в достатке, благо обрел,
Я как древо жизни расцвел,
Всех осенивший я мурза!
На бровях луны, как Зухра,
Я родился, светоч добра,
Пред зарей, как звезда Чулпан,
Я сиял, рассеяв туман,
Как чичен я славен в стране,
Болтуны замолкают при мне,
Мать зубастым меня родила,
Чтоб изгрыз я носителей зла.
Сотворен я из жизни самой!
Как с лопатками сжатыми лев,
Шел, борясь и врагов одолев,
А пошедших моей тропой
Наградил я счастливой судьбой.
Я уеду, отец, помчусь,
До Тимира я доберусь,
Я скакать прикажу коню,
В семь потов я его вгоню,
А доеду наверняка.
Даст мне шах стальную броню,
Буду ее носить, пока
Не рассыплются сотни кусков,
И пока не прикончу врагов
Выпущу стрел двенадцать пучков.
Я с Тимиром вступлю в союз,
Мне поклянется, и я поклянусь,
Шаху-Тимиру я послужу.
Мне Тимир красавицу даст,—
На колени я посажу,
Буду ласкать, пока мне мила.
Филина буду стрелять и орла
И копьем угрожать врагу.
Шесть одногорбых верблюдов впрягу
Я в шесть арб, и пока здоров,
Арбы золотом я награжу
И на них накину покров».
Нурадын расстался с отцом,
К матери помчался верхом.
Знаменита своим умом,
Нурадыну сказала мать:
«Эй, Нурадын, Нурадын!
Как дела твои мне понять?
Чтоб на озере стали играть,
Там гусей посадил ты, где
Гуси не сиживали на воде.
Ты заставил отца горевать,
С белой, как белый гусь, головой,
Он страдает от боли живой.
Там лебедей посадил ты, где
Не сидели они на воде,
Лебедей заставил играть,
В думы горькие ты окунул
Словно лебедь белую мать».

Нурадын ответствовал ей:
«Слушай, матушка! Белых гусей
Посадил я на озеро, где
И не сиживали на воде,—
Ради народа, земли моей.
И отца моего, клянусь,
С головою белой, как гусь,
Я наполнил болью-тоской
Ради моей земли дорогой.
Где озерная блещет вода,
Белых я посадил лебедей,
Где не сиживали никогда,
Ради милой земли моей.
И тебя, драгоценная мать,
С головой, что как лебедь бела,
Я заставил скорбеть-горевать,
Чтобы страна счастливой была».
«Нурадын, Нурадын,— опять
Стала старая мать причитать,—
Если кровью реку загрязнишь,
Где ты жажду свою утолишь?
Если спорить с народом начнешь,
Где ты благо-добро обретешь?
Если травы сухие зажжешь,
То куда ты стада поведешь?
Если спорить с народом начнешь,
Где ты благо-добро обретешь?»

Нурадын промолвил в ответ:
«Слушай, матушка, речь мою.
Если воду я кровью залью,
Буду пить медовый шербет.
Коль с народом в спор я вступлю,
Поселюсь я в лучшем краю.
Коль сожгу я сухую траву,
То найду я другую траву.
Коль с народом своим я порву,
Если ссора нас разведет,
То найду я лучший народ!»

«Нурадын, Нурадын,— опять
Стала старая мать причитать,—
Ты подумай, сыночек, ты ль
Переплыть сумеешь Идиль?
Иль тебе для пути не трудна
За его берегами страна?
Нурадын, да не меркнет твой лик!
Неужели сумеешь ты
Переправиться через Яик?
Иль тебе, сынок, не страшна
За его берегами страна?»
Сын сказал: «Родная моя!
Я с булыжниками двумя,
Их за пазухою держа,
Чрез широкий Идиль, не дрожа,
Переправлялся не раз.
Я с врагом сражался лихим,—
Выходил из битвы живым.
Одолею речную волну:
Я два раза в воду нырну,—
Переправлюсь через Идиль.
Я, покинув его берега,
Если встречу лихого врага,
В два удара его уложу:
Я повсюду путь нахожу!
Взяв тяжелый булыжник подчас,
Через бурный Яик твой сын
Переправлялся не раз.
С целым войском я бился один,
А выигрывал я войну.
Без опаски в Яик я нырну
И всплыву на другом берегу-
Будет враг,— я приближусь к врагу,
Я расправлюсь, матушка, с ним,
Уложу ударом одним!»
«Нурадын, Нурадын,—опять
Стала старая мать причитать,—
Сто ветвей на одном стволе,—
Все ль задумал спилить-сломать?
Сто врагов у тебя на земле,—
Хочешь всех под себя подмять?»

Отвечал Нурадын: «О мать,
На стволе сто ветвей густых,
Но какая дороже других?
О родная, послушай меня:
В чем отличье коня от коня?
Только в том, что ноги быстрей,
Чем отличен муж от мужей?
Тем, что слово его мудрей.
Много слов на устах болтуна,
Но дороже, выше цена
Тех, чья речь коротка, но умна.
Обогнавший на скачках коней,
Аргамак намного ценней
Толстобрюхого жеребца.
Что за разница для храбреца —
Сто врагов у него иль один?
Всех могу под себя подмять!»
Так сказав, ушел Нурадын,
Одинокой осталась мать.


ПЕСНЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ

О года, как Нурадын, вернувшись, прогнал отца,
и о том. как Идегей ушел в казаки 15.

Нурадына прогнал Идегей,
И страна его стала слабей,
И тогда на ханский престол
Идегей Шадибека возвел.
Вызывая жалость людей,
Вдалеке от отчизны своей,
Нурадын скитался в степи,
Одинок, метался в степи.
То к Тимиру он путь держал,
То в тоске в Сыганак въезжал,
А оттуда скакал в Сарайчык,
Миновав его — в Аждаркан,
В Актубу, потом на Яик,
Гнал коня на Кырык Чулан,
А оттуда — на Иремель.
Обошел он много земель,—
До Нуры и до Иртыша.
Вез отчизны томилась душа.
Путь изгнанника был тяжел.
Он с отцом разругался седым,
Он с народом расстался родным,—
Лучшего на земле не нашел.
Он пристал к толпе кочевой,
Он кочевников стал главой,
Степь да степь — вот его удел,
Успокоить душу хотел.

Так неспешно текли день за днем:
О Джанбае речь поведем.
Где-то долго скрывался хитрец,
К Идегею пришел наконец,
Молвил слово Камала сын:
«Идегей, ты — солнца восход,
Но чего ты стоишь один,
Если войско придет-нападет?
Будешь сломлен врагом лихим!
Сыном был Нурадын неплохим,
Стань и ты хорошим отцом,
Повернись к Нурадыну лицом».

Отвечал ему Идегей:
«Да, ты правду сказал, злодей,
Хорошо ты сказал, змея:
Да чего буду стоить я,
Если войско придет-нападет?
Или гибель в битве найду.
Или в плен врагам попаду.
Я согласен со словом твоим:
Сыном был Нурадын неплохим.
Да, ты прав: я с ним помирюсь,
Я к нему лицом повернусь».
Нурадын в степи далеко.
День сменялся тягучим днем.
Идегей вздыхал глубоко,
Говорил о сыне своем:
«Если тень чернеет вдали,
Напрягаю свои глаза:
Эта тень — мой сын, мой мурза!
Если снег белеет вдали,
Напрягаю свои глаза:
То в снегу — мой сын, мой мурза!
Если ростом с верблюда огонь
Полыхает мне прямо в глаза,
На глаза надвигаю ладонь:
Тот огонь — мой сын, мой мурза!
Чем в изгнанье султаном быть,
Лучше там, где родной порог.
Быть подстилкою для сапог.
Чем на небе звездою быть,
Лучше жить в родной стороне,
Щукой плыть в речной глубине.
Где скитаешься ты, Нурадын?
По тебе я тоскую, мой сын!»

Идегей страдал-горевал.
Он отцов державы созвал.
Много мудрых выслушав слов,
К Нурадыну отправил послов:
Пусть отца, что его взрастил,
Воспитал, не жалея сил,
Он отцом своим признает,
Пусть утешит бедную мать,
Ибо надо отцов прощать!
Нурадына в степи нашли
И такую речь повели:
«Знай: Камалом рожденный Джанбай,
И Субра, чей отец — Саргантай,
И Кара Куджа, и Булат,
И Мирза, что годами богат,
И Худайберды, сей мудрец,
И твой сильный, свободный отец,—
Нурадын, тебе говорят:
«Возвращайся,— просьба к тебе,
Возвращайся, внемли мольбе.
Говорим о тебе: «В небосвод
Пусть он сокола властно взметнет,
Пусть напиток клятвы мужской
Он из чаши испьет золотой,
Пусть он светится светом добра
На бровях луны, как Зухра,
Пусть он ярко сияет всегда,
Как Чулпан — рассвета звезда.
Пусть, отныне к миру влеком,
Смоет кровь с меча молоком.
Пусть, сойдя с коня, воздает
Поседелым мужам почет,
На одно колено встает,
Пусть отца, что его взрастил,
Воспитал, не жалея сил,
Он своим отцом признает,
Пусть утешит бедную мать,
Ибо надо отцов прощать».

Так ответствовал Нурадын:
«Пусть Камалом рожденный Джанбай.
чей отеп — Саргантай,
И Кара Куджа, и Булат,
И Мирза, что годами богат,
И Худайберды, сей мудрец,
И мой сильный, свободный отец,
Признаваясь в своей вине,
Обращаются с просьбой ко мне,—
Не вернусь я назад, не вернусь,
Нет, с отцом я не помирюсь!
Для обиды уста я замкну,
В небо сокола я не взметну,
Пить не буду из чаши златой
Я напиток клятвы мужской.
Я с коня своего не сойду,
На колено не припаду,
И почета я не воздам
Поседелым знатным мужам.
Дух мужчины — китайский шелк:
Не развяжешь, коль свяжешь узлом.
Вес его на весах не поймем,
Ни в какой сосуд не вместим».

Так сказал он послам седым,
Отвечал ему Пир Галятдин,
И внимал Нурадын мулле:
«Хуже худшего что на земле?
Отрицанье, что Бог — един.
Хуже худшего что на земле?
Отрицать, пребывая во зле,
Что последствий нет без Причин.
Хуже худшего что на земле?
О бессмертье души позабыть.
Хуже худшего что на земле?
Без родни девицею быть.
Хуже худшего что на земле?
В раннем детстве осиротеть.
Хуже худшего что на земле?
Сыном быть, а отца не иметь.
Хуже худшего что на земле?
Лить сиротские слезы во мгле.
Хуже худшего что на земле?
Потерять государство вдруг,
Чтобы выскользнуло из рук.
Хуже худшего что на земле?
Словно птенчик, плакать в тоске,
Как красавица Ханеке
Без надежды на мир глядеть
И на норковой шкурке сидеть.
Льются слезы, болеет душа,
Выступает холмиком грудь,
Что как лилия хороша».

Убедил его Галятдин,
И вернуться решил Нурадын.
Изменить он решил судьбу
И взобрался на скакуна
С белой звездочкою на лбу,
Лишь отца своего и мать
Он решил своими признать,
Остальных — чужими признать.
Пред отцом повиниться решил,
Ибо понял, что грех совершил.

Идегей его встретил светло.
Приласкал, целуя чело.
Он сказал, уже не грустя:
«О родное мое дитя,
Воин, знатный мурза, мой сын!
Дорогое мое дитя,
Рослый, статный мурза, мой сын!
Аргамака продолживший род,
Жеребеночек белый, мой сын!
Доброты и покорства оплот,
Богатырь загорелый, мой сын!
В небе шесть парят лебедей,—
Ты взлетел высоко, мой сын.
Ликом с ангелом схож, мой сын!
Башня сторожевая моя,
Ты мой дом стережешь, мой сын!
Если в шелк оденешься ты,
Всех сразишь красотой, мой сын.
Выше золота ценишься ты,
Твой колчан — золотой, мой сын!
У тебя светла голова,
Ум державный,— мурза, мой сын!
Словно золото, даришь слова,
О мой славный мурза, мой сын!
Коль ученых собрать прикажу,
Всех на чашу весов положу,
На другую чашу — тебя,
То окажешься ты тяжелей
Именитых ученых мужей,
Златоравный мурза, мой сын!»

Услыхав, что сказал Идегей,
В смысл вникая этих речей,
Сын решил, что на ханский трон
Будет он отцом возведен.
Но отец ему ханства не дал,
Да и сам он ханом не стал.
Нурадын горел как в огне.
Он сказал Идегею в ответ:
«То, что ты говорил обо мне,—
Это истина, спору нет.
Но не сделал ты мой удел
Столь высоким, как я хотел.
Сбруи нет у меня золотой,
Снаряжен я, как воин простой.
Кто я? Бия подвластного сын,
Ибо ханом не стал Нурадын.
Чем от подданных, вспомни сейчас,
Отличается властелин?
Для того, кто придет после нас,
Я не сделаюсь образцом.
Хочешь быть мне добрым отцом?
Или ханом себя утверди,
Иль меня на престол возведи!
Или жизнь отними ты мою,
Или сам я тебя убью.
Уходи от моей руки,
Уходи, уходи в казаки!»

Нурадыну сказал Идегей:
«Не пойму я цели твоей,
Там, где я родился и рос,
В той стране как с кошкою пес,
С Токтамышем ссорились мы.
Дрался с ним, как голодный волк,
Ибо в этом я видел свой долг.
У Барака, что был именит,
Я забрал таможенный мыт 16,
Токтамыша, чей предок Чингиз,
С трона ханского сбросил вниз,
Головы лишился злодей.
Я возглавил отважных людей,
Я вершины достиг золотой,
Воедино собрал народ,
Слил его я с Белой Ордой.
Отмечал я тех, кто храбрей,
Возвеличил богатырей.
Тех, кто бился, себя не щадя,
Тех, кто ведал дело войны,
Я поставил по праву вождя
Знатным бием иль ханом страны.

Даже дуб, если он одинок,
Человечьим не станет жильем,
Как бы ни был широк и высок.
Одинокий не станет джигит,
Если даже он смел и силен,
Знатным бием,— таков закон.
Ханом стать, мой сын, не мечтай,
Славолюбием не страдай.
Ты — один без народа, один!
Ты не лезь в вельможную знать.
Не могу я тебя понять:
Что за цель у тебя, Нурадын?»
Идегею ответствовал сын:
«Вижу я твой ангельский лик,
Что б ни делал,— всегда ты велик,
Что б ни делал,— всегда мне отец!
Почему оскорбляешь меня?
Почему унижаешь меня?
Оскорбления не потерплю,
Унижения не потерплю!
Я родился в буранный год.
Если перцем набьешь мне рот,
Не заплачу я никогда.
Сладость сахара сердцу чужда
Да и горечь перца чужда.
Я острей, чем булатный нож.
Молоком меня обольешь,—
А не сделаюсь я белей.
Кто я? Лев! Не свалишь меня,
Я свирепей, яростней, злей
Необузданного коня.
Не затянешь арканом, петлей,
Я быстрей, чем скакун удалой.
Нет, со мной не справишься ты.
Смерть твоя — на моем копье,
От нее не избавишься ты!
Или ханом себя утверди,
Иль меня на престол возведи:
А не то уходи с моих глаз,
Уходи в казаки, уходи!»
Зазвенел Идегея глас,
Грянул гром семи небес,
Был ответ Идегея таков:
«Я ореховых выше древес,
Я до самых расту облаков,
Урагана я не боюсь:
Не сломает, не свалит меня.
Я как ясное лето смеюсь,
Я как молния полон огня.
Нурадын, если я рассержусь,
То заснуть я не дам тебе.
Если я с тобой поборюсь,
Одолею тебя в борьбе,
А поспоришь в беге со мной,—
Побежишь за моей спиной.
Нурадын, Нурадын, смирись,
К невозможному не стремись,
Ты не спорь, судьбе вопреки:
Не гони меня в казаки.
Если я тебя прокляну,
То и камни проклятье пронзит,
Небеса мой вздох поразит
И земли возмутит глубину!»

Тут вздохнул он, громкоголос.
Нурадын зашатался, упал,
Искривились и рот, и нос.
Сын Камала Джанбай произнес:
«Нурадын — твой единственный сын.
Не сердись на него, Идегей,
Пощади его, пожалей».
И свой гнев Идегей одолел,
Пощадил его, пожалел.
Ожил сын и начал вставать.
Нос и рот распрямились опять,
И сказал он с гневом в глазах:
«Кто я? Облако в небесах!
И пока я дождем не прольюсь,
В небесах я не растворюсь!
Я от матери черным рожден:
Будет мылом мыть меня мать,_
Не сумею белым я стать.
От отца я отдельно рожден:
Пусть меня обучал ты с пелен,
Чтоб в большую попал я знать,—
Не дано мне чванливым стать.
Я из тучи вышел кривым:
Как ни будешь меня ломать,
А не сделаюсь я прямым.
Или ханом себя утверди,
Или в ханы меня возведи,
А не то — исчезни из глаз,
Уходи в казаки сейчас!»

Так ответствовал Идегей:
«Если неслух — единственный сын,
Это страшной войны страшней.
Если на душу, Нурадын,
Взял ты грех - с Джанбаем дружить.
С тем, кто души привык душить,—
Этим душу свою не спас:
Зложелатель в урочный час
До твоей доберется души!
В день, когда я Калтая рубил,—
Чингиз-хана потомком он был,
А усы у него пучком
Надо ртом торчали торчком,
Крепость нашей страны он губил,—
Ты в степи стал ратным вождем,
Чтоб разрушить мой мирный Дом
Град и крепость, что я воздвиг,
Ты задумал завоевать,
Ты привел кочевников рать.
Но наступит судьбы поворот,
И другое войско придет,—
Голове твоей не сдобровать!

Лишь тому, кто в пути, видна
И понятна дороги длина.
Тот, кто познал близь и даль,
Кто и радость познал, и печаль,—
Всем во благо, там, где пройдет,
На пути своем град возведет,
Пожирающий огонь сотворит,
Да рождающий злой в нем сгорит!
Плюнешь раз,— от плевка одного
Не получится ничего,
Плюнешь множество раз,— тогда
Мутным озером хлынет вода.
Ты запомни, мой сын, навсегда:
Там, где множество,— там беда!

Эй, Нурадын, Нурадын!
Хорошо дела мои шли
В дни, когда от отчизны вдали
Я, лишенный родимой земли,
Убежавший в чужой предел,
Под рукой Тимира сидел.
Хорошо дела мои шли
В дни, когда я пятьсот убивал,
Десять сотен сражал наповал.
Великана, исполненный сил,—
Я Кара Тиина сразил.
То, поверь, был сам Газазил!
Дочь Тимира, един и благ,—
Акбиляк мне вручил Аллах.

Жеребеночек мой, сынок,
Будешь ты без меня одинок.
Хатам-Тая, мой сын, ты щедрей,
Льва стремительней и быстрей,
Ты — Хамаы отважней, добрей,
Ты и сына Али храбрей
На отца совершил ты набег,
А взгляни: белее, чем снег,
Твоего отца голова.
Одарен ты отвагою льва,—
Вот каков мой мурза, мой сын!
Валишь пальцем одним наповал
Всех врагов,— мой мурза, мой сын!
В правой битве наотмашь бьешь,
Плоть родная, мурза, мой сын!
Слитки золота раздаешь,
Не считая,— мурза, мой сын!
Словно ястреб, жертву когтишь,
На коне вороном летишь,
Побеждая,— мурза, мой сын!
Ты отнесся ко мне как к врагу,
Что ж, гони, а я побегу:
Прах дрожит,— о мурза, мой сын!
На исходе мои года:
Пусть, как я, от тебя всегда
Враг бежит,— о мурза, мой сын!
В дни, когда Страшный Суд наступил
И с высоких небес Азраил
Возвестил, что близок конец,—
В белом саване твой отец
Закрывает уже глаза,—
Ты прогнал его, мой мурза!
Коль собраться решат мастера.
Чья земля – Хива, Бухара,
Хиндустан иль далекий Ямен
И без устали будут ковать,
Дни и ночи будут греметь,
Полагая, что надобно медь
Из ума твоего добывать.
То не медь они обретут:
Чистым златом воздаст им труд
Если тот, кого гонишь ты,
Это я,— ну что ж, побегу.
Твоему пожелаю врагу
Так бежать от тебя, Нурадын,
Как теперь я бегу, мой сын!»

А затем произнес Идегей:
Турумтай-всех проворней, быстрей
Жаворонок, упав с высот,
Гуся белого не возьмет.
Знай: из лука аткы — стрела
Стрелы меткие все превзошла,
Но кольчугу ей не пробить.
Ты невежде, источнику зла
Обречен ненавистником быть
Низвергаясь, как ураган,
Одолеешь ты много стран,
Но не будет вечно твоим
Мир, который необозрим!»
Так покинул Идиль Идегей,
Так запел о судьбине своей:
«Словно волк, по горам я блуждал,
Жеребенка, голодный, съедал.
Многодумный, бараном я стал,
Обозлясь, я шерстью оброс,
Опозорясь, лаю, как пес».



ПЕСНЬ СЕМНАДЦАТАЯ
О том. как Нурадына взял в плен Кадырберды.

Оказалась Идиль-страна
На две части разделена.
Стал отцу Нурадын врагом:
Идегей — на одном берегу,
А джигит Нурадын на другом.
В Хан-Сарае решил Нурадын,
Будто ныне—он хан-властелин.

Понял юный Кадырберды,
Что победа ему суждена.
Верной рати собрал он ряды —
Тех, кого пощадила война.
А когда наступила весна
И на озеро Чирюли
Возвратились птицы опять,
В том урочище Чирюли
Он на смотр приказал собрать
Для войны готовую рать,
Чтобы сил набралась, отдохнув.

Двери белые распахнув,
Нурадын в Хан-Сарае взошел
На красивый, как роза, престол.
Деревянный и золотой
Засвистел, запел попугай.
И сказал Нурадын молодой:
«Эй, Джанбай, хитрец Джанбай!
Если я — твой хан, ты — мой бий,
Послужи-ка мне, пособи,
В каждый угол страны загляни:
Нет ли заговора-западни?»

Сын Камала Джанбай сказал:
«Все исполню, как ты приказал».
Поскакал по буграм земли.
Вот и озеро Чирюли,
А в засаде, у самой воды,
Грозные воины Кадырберды.
Вскинув петлю средь бела дня,
Мигом сняли Джанбая с коня,
Мигом в пленника превратив,
На спине его руки скрутив,
Привели к султану в шатер,
И Кадырберды молодой
С тем Джанбаем повел разговор:

«Дом нугаев — великий Дом.
Токтамыш господствовал в нем.
Даровав народу покой,
Возглавлял он девять держав.
Токтамышу ты был слугой,
А сегодня, совесть поправ,
Ты к кому в услуженье пошел?
И кому ты помог воссесть
На мой мраморный в злате престол?
О Джанбай, где твой стыд и честь?»

Так ответствовал хитрый Джанбай:
«Правду сущую ты говоришь.
Выл владыкой моим Токтамыш,
Был ему я бием-слугой.
Все мы были тобою горды.
А сегодня, Кадырберды,
Кем ты стал? И я сам — кто такой?
О Кадырберды, пожалей,
Мой султан, ложку крови моей:
Послужить я тебе хочу,
Нурадына тебе вручу».

И Джанбая, чье дело — обман,
Отпустил молодой султан.
К Нурадыну помчался хитрец
И сказал, вступив во дворец:
«Нурадын, ты сегодня мой хан,
Я сегодня твой верный слуга.
Коль удача тебе дорога,
Дай-ка, сокола мы возьмем,
И на озере Чирюли
Поохотимся мы вдвоем».

На конях отправились в путь.
Прискакали к озерной воде.
Нурадын оказался в беде:
Не успел он и глазом моргнуть,
Как Джанбай вдруг исчез из глаз.
Не успел он и глазом моргнуть,
Как попал он в петлю тотчас.
Вот лежит Нурадын на земле,
Голова, руки-ноги в петле,
И на миг задохнулся он...
В темной яме очнулся он.
Озирается, недвижим,—
Яма камнем прикрыта большим.

Рассмеялся Кадырберды,
Рассмеялся, возликовав.
Приказал молодой султан.
Чтоб сурнай заиграл, созвал
Тех, чьим предком был Чингиз-хан
И пришли: улус-бий Барын
И владетельный бий Шырын
И тумена глава Туйбак,
И отважный воин Кыпчак,
И знатнейший воин Мулай,
И Камала отпрыск Джанбай,
вобралось их девять мужей
Вот и стали ответ держать-
«Нурадын, чей отец — Идегей,
Вздумал: он на престоле сидит,—
Ныне в яме в неволе сидит!
Пусть подумает мудрая знать:
Как теперь Идегея поймать?»

Порешили девять мужей:
Девять смелых у них сыновей
Переправили через Идиль,
Превратили в послов сыновей
Перед ними предстал Идегей,
И сказал ему старший посол-
«Опозорился твой Нурадын,
Навсегда утратил престол.
Пленный раб, он у нас в руках.
Чтобы сын твой волю обрел,
Ты к султану Кадырберды
Должен вместе с нами пойти
Должен виру за сына внести,
Если хочешь ты сына спасти
За него ясак заплати.
Не заплатишь - будет убит
Нурадын, твой сын, твой джигит».

Семерых из тех девяти
Не приняв их злобных речей
Приказал связать Идегей
Отпустил двоих и сказал:
Семерых послов я связал.
Передайте Кадырберды-
«Как поступит с сыном моим,-
Это дело его ума,
Но оставшимся семерым
За убийство пощады не дам:
Гибель грозит семерым послам».

Возвратились двое послов.
Страх объял семерых отцов,
Пали ниц пред Кадырберды,
И взмолились они всемером-
«О султан, мы предком горды.
От Чингиза свой род ведем.
У врага в плену сыновья,—
Пусть их вызволит помощь твоя».
Стали снова держать совет-
Что сказать Идегею в ответ?
Оказались плохи дела
К Идегею Кадырберды
Вновь решил отправить посла:
«Если хочешь ты сына спасти,
Семерых послов возврати,
И верну я сына тебе».
Но сказал перед этим послу:
«От людей не заслужим хвалу,
Если пленника просто вернем.
Пораскинуть надо умом».

Нурадына Кадырберды
Вытащить из ямы велел,
И его разуть он велел,
И босого поставить на пол,
Вбить железные колышки в пол,
А когда Нурадын пошел,
Колышки вонзились в ступни,
Да и в стул были вбиты они.
Нурадын ничуть не струхнул,
И спокойно он сел на стул,
Не скривилось лицо, и в глазах
Не виднелись ни боль и ни страх.

Стал допрашивать Кадырберды:
«Шесть возов с несметной казной
Были в путь отправлены мной,
Что ты с ними сделал, мой враг?»
Нурадын ответствовал так:
«Овладела смута страной.
Шесть возов с несметной казной
Нищим людям раздал я, помог
Им в беде,—да простит меня Бог!»

Вопрошает Кадырберды:
«Иноходец был у меня,
Достигал сердцевины земной.
Как две чаши — глаза у коня.
Где, скажи, мой конь вороной?»

Нурадын отвечает так:
«Иноходец твой вороной
Достигал сердцевины земной.
Как две чаши — глаза у коня.
Но когда была битва-резня,
Я тебя с вороного свалил,
И я сам на лихого вскочил,
Восседая на славном коне,
Я с тобою схватился в войне».

Вопрошает Кадырберды:
«У меня был булатный дом,
Мой двенадцативратный дом,
Мой приют, мой приятный дом,—
Что ты сделал с ним, Нурадын?»

Отвечает так Нурадын:
«В дни, когда я грустил-горевал,
О свободе мечтал-тосковал,
Я спалил твой булатный дом,
Твой двенадцативратный дом».

Вопрошает Кадырберды:
«Что ты сделал с шубой моей?
Вся из черных она соболей,
Восемь вышивок ярких на ней,
В девяти местах тиснена.
Ты скажи, Нурадын, где она?
Панцирь мой — из железных колец.
Такова Нургыбе цена:
Девять девушек, тьпца овец.
Где мой панцирь, скажи, Нурадын?»

Отвечает так Нурадын:
«Ты о шубе своей не жалей,
Что из черных была соболей,
Восемь вышивок было на ней,
В девяти местах тиснена:
Мне дарована Богом она.
Панцирь твой — из железных колец,
Такова Нургыбы цена:
Девять девушек, тыща овец.
Дал его мне Тенгри-Творец,
И когда я с тобой воевал,
Этот панцирь я надевал».

Вопрошает Кадырберды:
«Где, скажи, Токтамыш, мой отец,
Девяти держав властелин?
Что ты сделал с ним, Нурадын?»

Вопросил и хитрец Джанбай:
«Сотворенной для ратных дел,
Я двуострой секирой владел,—
Что ты сделал с ней, Нурадын?
Алджасманом названный меч,
Тот, что сбрасывал головы с плеч,
Тот, что, вытащен из ножон,
И звенел, и сверкал, обнажен,—
Где тот меч, скажи, Нурадын?
Где черноокая Кюнеке,
Розовощекая Ханеке,—
Где они, скажи, Нурадын?
Слитки золота, жемчуг, алмаз,
Изумруд,— где они сейчас?
Ты куда их девал, Нурадын?»

Отвечает так Нурадын:
«Там, где со мною сражался враг,
Там и секиру я бросил в прах.
Гнал я днем и во тьме ночной
Токтамыша, который владел
Девятидержавной страной,
Там, где брал начало Иртыш,
Притаился в кустах Токтамыш.
Алджасман обнажил я, меч,—
Тот, кто сбрасывал головы с плеч
Ют, что вытащен из ножон,
И звенел, и сверкал, обнажен.
Обезглавил отца твоего,
Кровью бороду залил его.
А как голову с плеч я свалил,
Я затылок его просверлил.
Смерть нанес властелину я.
Голову отца твоего
Обернул в брюшину я,
В переметную спрятал суму,
Бросил ее, когда привез,
Под ноги отцу моему.
Тут моя поутихла злость.
«Ханская кость — запретная кость» —
Так решил я в душе своей,
И отнес в Сарайчык, в мазволей.
Голову твоего отца.
А черноокую Кюнеке,
Розовощекую Ханеке,
Сделал по воле Творца
Девушками моего дворца
Жемчуг твой, изумруд, алмаз
Да и весь золотой запас
Я народу раздал моему...

Сын Камала, коварный Джанбай,
Отойди-ка прочь, не болтай.
Нет, послушай меня, подойди.
Вот нечаянно, погляди,
Жеребенок в колодец упал,—
Жаба сделалась жеребцом.
В яму вдруг Нурадын попал,—
Сын Камала стал толмачом.
Ты на поле пашешь чужом.
Не смотри,—твой глаз проколю.
Не болтай,— язык отрублю.
Как змея, заползу в нутро,
И нутро твое погублю.
Ты любому служить горазд,
Сын тому, кто еду тебе даст,
Раб тому, кто казну тебе даст
Пусть на семь поколений вперед
В жалком рабстве иссохнет твой род!

Как пятнадцатою луной
Был святой Рамазан озарен,
Как четверг закатился ночной.
Наступила святая джума
И ночная рассеялась тьма
И на праздничный небосклон
Вышли вместе Солнце с Луной,—
Я тогда был на свет рожден.
От высоких душ сотворен..
В страхе ты стоишь предо мной,
Именитый Кадырберды!
Если взял бы я в руки свои
Стрелы меткие, луки свои,
Разве я б не отправил тебя,
За твоим родителем вслед,
В дом, откуда возврата нет?
Почему ты поверил, скажи,
Криводушным, погрязшим во лжи?
Ты призвал на помощь обман.
Сделал так, что я бросил колчан,
Ты подверг меня пыткам, султан!

Кто разумную речь произнес,
Тот об этом не будет жалеть.
Выше дерева я возрос,—
Не согнусь, задев облака.
Я крепчайшего крепче сука,
Вихрь ударит,— я не свалюсь.
Я быстрее любого коня:
Коль забросишь аркан на меня,—
Побегу, не остановлюсь.
Тверже я, чем любой укрюк: 17
Коль пропустишь его через нос,—
Я стерплю, не боясь этих мук.
Я меча-бусгынчыка кривей,—
Ни за что не стану прямым.
Я соленых морей солоней,—
Даже сахаром я не сладим.
Токтамыша, отца твоего,
Государя страны одолев,
Я — его уничтоживший лев.
Всадишь ты в мое сердце нож,
Много раз его повернешь,—
О пощаде не стану взывать.
Безоружного убивать,
Мужа спящего убивать,
Лишь бессильный решится боец,
Лишь трусливый убийца, подлец!»

Кончив речь свою, Нурадын
На врага спокойно взглянул.
Колышки, что воткнуты в стул,
Заостренные, в бедра впились,
И на пол, сквозь одежду его,
Капли крови лились и лились.
Был Кадырберды поражен,
Нурадыном был восхищен,
Им любуясь, сказал храбрецу:
«Богатырь, к своему отцу
Возвратись, невредим и здоров».
После этих правильных слов
Приказал его развязать,
Для него коня оседлать.
На коня его посадил,
До Идиля его проводил.
Конь вспотел,—сквозь седло и потник
Пот в кровавые раны проник,
Нестерпимой сделалась боль,
Словно в раны насыпали соль.
Чтоб в пути не стоять,— день и ночь
Гнал коня Нурадын во всю мочь.

Крикнул через Идиль Идегей:
«Ты ли это, мой сын Нурадын?
Возвратись ко мне поскорей,
Ради сына послов я прощу,
Семерых молодцов отпущу!»

Нурадына Кадырберды,—
Верхового на плот посадил,
По волнам Идиля пустил.
Широко вода разлита.
Вот и встретились два плота.
Песню счастья запел Идегей,
И сказал он в песне своей:

«Если семь сольются ночей,—
Не померкнет земля вовек.
Если семь многоводных рек,
Слившись, выйдут из берегов,
Если буря, взметая гладь,
Будет лодку рвать и бросать,—
Словно облако, ты поплывешь
Вал бушующий пересечешь
Нурадын, мой сын, мой мурза!
Ты орленка взметнул в небеса,
Ты его повторил полет,
Нурадын, мой сын, мой мурза!
Ты крыло лебединое в плот
Превратил, ты Идиль переплыл,
Нурадын, мой сын, мой мурза!
И крыло ты гусиное в плот
Превратил, ты Яик переплыл,
Нурадын, мой сын, мой мурза!
Ты столкнись-ка с моим плотом,
Постарайся ко мне подойти,
Семерых на плоту моем
Хорошенько ты угости,
Нурадын, мой сын, мой мурза!»

И удвоив свою быстроту,
Плот придвинулся близко к плоту,
Перепрыгнул батыр Нурадын
На широкий отцовский плот,
Семерых он взял в оборот,
Их избил и сбросил в Идиль.

Нурадын, судьбою храним,
Увидав отца своего,
На колено упал перед ним,
И целуя руку его,
Он прощения попросил.
В кровь его проник конский пот.
Нурадын свалился без сил,—
А когда он в сознанье придет?



ПЕСНЬ ВОСЕМНАДЦАТАЯ
0 том, как молодой султан Кадырберды
поднял войско, пошел на Идегея
и о том, как Идегей пал в этой битве.

В это время Кадырберды
Повелел созвать свою знать
Чтобы властное слово сказать:
«До тех пор, пока жив Идегей,
Никогда не станет моей
Золотая Идиль-страна,—
Надо встать, сейчас не до сна!
Или я, или Идегей!
Хватит спать,- на коней, на коней!»

Кликнул клич молодой султан,
Чтобы ратный сплотился стан
Стяг отцовский взметнул высоко:
У него сломалось древко,—
Значит, новое нужно древко!
Дум-думбак загремел, чтоб поднять
Для сраженья ханскую рать.
Кин-Джанбай с советом пришел:
«Нынче будет поход тяжел.
Погляди: разозлился Идиль,
Широко разлился Идиль,
Будет трудно его перейти.
Мой султан, давай подождем,
Пусть Идиль покроется льдом,
По замерзшей реке мы пройдем.
Наш противник стал староват,
Идегею за шестьдесят,—
Может, лучше отложим поход?»

Но султан эту речь отклонил,
Он решения не изменил:
«Если реку покроет лед,
Кто замерзшую не перейдет?
Ждать, пока Идегей умрет?
Но, скажи, надо ль быть храбрецом,
Чтобы справиться с мертвецом?
Надо летом Идиль пересечь,
Надо взять Идегея живым...

Бии, вам говорю свою речь:
Не страшитесь, бии мои,
Храбрецы лихие мои!
День настал,— да свершится месть.
Голова для этого есть,
Чтоб с размаха ее отрубить!
Надо время поторопить:
Нурадына свалил недуг,
Он страдает от тяжких мук.
Идегея малая рать
Занята полевым трудом.
Хватит вам, храбрецы, отдыхать,
Эй, по коням! В поход пойдем!
Через бурный Идиль перейдем.
Если при смерти Идегей,—
Идегея возьмем живьем!»

Молвил слово Кадырберды,—
Молодого Кадырберды
Поддержали шесть областей,
Согласились войну вести
Шесть наследников биев шести
Знатных биев семь сыновей.
Половина тарханов, те,
Земли чьи отобрал Идегей,
Ханскому сыну были верны,
Приготовились к делу войны.
Клич раздался тогда боевой:
«Наш султан, ты правду сказал,
Поведи, мы пойдем за тобой!»

Снарядили быстрых коней,
Снарядили храбрых мужей.
Войско поднял Кадырберды
И повел до речной воды,
Переправился через Идиль.

Но предчувствовал Идегей,
Что придет враждебная рать,
Приказал он бойцов собрать,
Чтоб готовы были к войне.
На своем походном коне,
На своем Тарлан-Бузе верхом
Поскакал на битву с врагом.
Мощь его, несмотря на года,
Бушевала, точно вода,
Берега затопившая вдруг
Ратоборцам стоять повелел,
Тарлан-Буза плетью огрел.
Там, где нужно, натягивал лук,
Там, где нужно, грозил ружьем,
Там, где нужно, разил копьем
Или сабли своей острием.
То он справа валит врагов,
То он слева жалит врагов,
То, как волк, он режет овец,
Чтоб пришел отаре конец.

Было утро, спустилась мгла —
Пыль густая на землю легла.
Эта битва была тяжела,—
Тяжела работа была.
Скоро стали для дела войны
Берега Идиля тесны.
От копыт не осталось коней
От голов не осталось мужей
Мертвецов валялись тела,
Сосчитаешь,— нет им числа.

На удар отвечал удар,
Друг друга пришлось убивать
Двум войскам свободных татар,
Когти, зубы пришлось вырывать.
А была ли в этом корысть,—
Чтобы горла друг другу грызть?
Был у воинов ум помутнен
тот пал, пополам рассечен,
Тот затоптан, к земле примят...
Опустился на землю закат
Потемнел небосвод над рекой.
Очень мало осталось в живых
На одной стороне и другой.
Идегей был мужем таким:
Если смерть приближалась к нему
И в лицо дышала ему
Мертвоносным дыханьем своим,—
Идегей не кидался вспять,
Если смерть начинала гулять,
И сто тысяч сильных мужей,
Как рабы, склонялись пред ней,—
Не склонялся один Идегей.

Кин-Джанбай, при свете звезды,
Обратился к Кадырберды:
«Идегею за шестьдесят.
Ослабел, устал супостат.
Обе рати гибнут в бою,
Истощая силу свою,
Так не лучше ль тебе, властелин,
С ним сразиться один на один?»
Кин-Джанбаю Кадырберды
Так ответил, гневом объят:
«Идегею за шестьдесят,
Но отважный муж Идегей
Не похож на прочих мужей:
Он средь них — единственный муж,
Он средь них — воинственный муж!
Идегею подчинена
Золотая Идиль-страна,
Значит, нет ему равных в стране,
С ним сразиться выпало мне.
Волком я на него наскочу
И за голень крепко схвачу,
Разорву сухожилье его,
Всем явлю бессилье его,
Словно лев, я ринусь к нему,
Вырву дух и себе возьму,
Налечу на него, как пурга,
Полюбуюсь паденьем врага,
Если славу добыл он в борьбе,
То и славу я вырву себе!»

Так султан сказал, разъярен.
Саблю выхватил из ножон,
К Идегею помчал коня,
Молвил слово Кадырберды:
«Надо мной четыре звезды 18
Предвещают рождение дня
И при свете царственных звезд
Иноходца серого хвост 19
Стал в четыре обхвата теперь.
Черным дням нет возврата теперь!
Все согласны: Кадырберды
Будет ханом, главою орды,
Пораженья не ведает он,
Славу предков наследует он,—
Чтоб сразиться, родился день!
На себя кольчугу надень,
Ты секиру в руки возьми,
Перед всеми предстанешь людьми,—
Чтоб рубиться, родился день!»
Так ответствовал Идегей:
«Чтобы над головою твоей
Воссияли четыре звезды,—
На земле не родился день!
Чтоб хвоста твоего скакуна
Увеличилась толщина,—
На земле не родился день!
Чтобы стал главою орды
Слабосильный Кадырберды,
Чтоб на троне поднялся он,
С Токтамышем сравнялся он,—
На земле не родился день!
Чтоб с секирой, в кольчуге стальной
Ты сумел схватиться со мной,
Чтобы первым удар мне нанес,—
На земле не родился день!»

Молодой султан произнес:
«Я как облако в страшный мороз
На тебя прольюсь, леденя,
Дело есть к тебе у меня,
Это дело — битва-резня!»
Так ответствовал Идегей:
«Я с тобой, у которого снег
Из морозных сыплется век,
Чьи ресницы льдинок белей,
С тем, кто ищет для битвы меня,
Кто пришел, все вокруг леденя,—
Состязаться еще могу.
Моему надо помнить врагу:
Лев, хотя он годами стар,
Нанести способен удар,
Хватит сил, чтоб врага поразить,
Чтобы свечку одну погасить!»
Так тягались при встрече мужи
И, явив красноречье, мужи
Друг на друга, подняв топоры,
Налетели, как две горы.
Крепких лат зазвенела медь.
Щит, с другим столкнувшись щитом,
Словно гром, начинал греметь.
Вся земля разверзалась тогда,
Две горы, казалось, тогда,
В бой вступили, себя не щадя,
И в живых остались хотя,—
По земле провели они шрам!
Два врага двум подобны горам,
На земле пламенеет порез...

Поднял палицу Идегей,—
Шесть батманов был ее вес,—
Но ударил секирой своей
Идегея Кадырберды.
Зазвенел Идегея щит,
И услышав, что он трещит,
Идегей поднял палицу вновь,
Но секирой ударил вновь
Быстрый на руку Кадырберды,—
Просочилась сквозь латы кровь.
Молодой султан был удал:
Захотел секирой своей
В третий раз нанести удар,
Но отважный муж Идегей
Трижды палицу покрутил,—
Хоть была она тяжела,
Весом в шесть батманов была,—
И ударил, да так, что спина
Раскололась у скакуна.
Покачнулся султан, чуть дыша,
А из темени брызнула кровь,
Вместе с кровью ушла и душа.
Мертвый султан свалился в прах.
Охватил его биев страх.
Повернул коня Идегей,
Поскакал он к рати своей.

Тут воскликнул мурза Барын:
«Токтамыш был наш властелин,—
Прекратился теперь его род.
Кто на ханский престол войдет?
Ханом теперь кого назовем?
Кто теперь сохранит наш Дом?
Если, Идиль-страну захватив,
Идегей останется жив,
Он замыслит вас погубить.
Токтамышевы бии, тогда
Разразится над вами беда,
Перестанете биями быть.
Что вы скажете мне в ответ?
Кто на ханский престол взойдет?
Станет ханом у нас только тот,
Кто, помчась Идегею вослед
И, догнав, обезглавит его,
Кто в живых не оставит его!
Чтоб его догнать, смельчаки,
Будем быстры, будем ловки.
Полдуши еще теплится в нем,—
У него и ее отберем!»

И когда так сказал Барын,
Шесть вельмож, шесть знатных мужей,
И двенадцать ратных мужей
Идегею помчались вослед,
Боевых погнали коней,
Ищут, рыщут: где Идегей?
Но вблизи Идегея нет,
И вдали Идегея нет!

Мчатся, настичь его спеша.
Вот и озеро гладко блестит.
Возле зарослей камыша
Увидали следы от копыт:
Начались у озерной воды,
Но теряются дальше следы.
Шесть вельмож, шесть знатных мужей,
И двенадцать ратных мужей,
Говоря: «Убежал Идегей!»,
Повернуть решили коней.

Но сказал им Барын-мурза:
«Нас обманывают глаза.
Да, следов потерян конец,
Но, видать, Идегей-хитрец,
Пятя коня и тихо дыша,
Скрылся в зарослях камыша,
Не поворачивайте коней.
Если жив еще Идегей,
Мы его в камышах возьмем.
Попытаемся, позовем,—
Выть не может, чтоб Идегей
Не откликнулся из камышей».

Возле камышовых стеблей
Громко Барын запричитал:
«Был великим муж Идегей,
Выл могучим наш аксакал,
И владел он таким конем:
Пятна белой глины на нем.
Мужем таким был Идегей:
Многих старше, он был всех мудрей.
Говорил он всегда тому,
Кто моложе его был на год:
«Погоди, единственный мой,
Выстрелю я, как время придет».
Говорил он всегда тому,
Кто был старше его на год:
«Подожду, единственный мой,
Первым стреляй, пришел твой черед».

Услыхав, что Барын говорил,
И поднявшись из камышей,
Так ответствовал Идегей:
«Серого скакуна я свалил,
Я секирою раздробил
С золотыми застежками щит.
Мною Кадырберды убит.
Неужели я вас побоюсь,—
Никуда не годные вы,
Путала огородные вы!
Погодите, я появлюсь,
Вашей кровью омою свое,
В битвах прославленное копье,
Саблей взмахну — и гром разбужу,
Молниям засверкать прикажу!»

Вырвался вперед Идегей —
И задрожали близь и даль.
Обнажил он сабли своей
Грозную дамасскую сталь.
Как взмахнет он левой рукой,—
Кровь течет багряной рекой,
Как взмахнет он правой рукой,_
Души вылетают из тел.
И, хотя на коне не сидел,
Бил, крушил, громил Идегей.
Шесть вельмож, шесть знатных мужей,
И двенадцать ратных мужей
Окружили со всех сторон
Пешего, чтобы был сокрушен!
Стрелами шестью поражен
И двенадцатью копий пронзен,
Вел такую войну Идегей:
Кровью, чьи ручьи растеклись,
Головы камышей налились.
Речь такую повел Идегей:
«Страх неведом душе моей,
Не пугайте, я не боюсь.
Если настал мой смертный час
Никуда не скроюсь от вас,
И от смерти я не спасусь.
Ради родной земли я жил,
Счастьем народа я дорожил,
Только добру я службу служил.
Понял ли меня мой народ?
Ради него я бился в бою,
Вихрям грудь подставлял свою.
Если не понял меня мой народ,
То не пришел моей смерти черед,
Буду стоять я там, где стою!»

По одному убивая врагов,
Воин-богатырь Идегей,
Глубоко их поранив коней,
Уничтожил двенадцать мужей,
Но раскрылись раны его
Что ни мнг - он слабей и слабей.
Тут подъехал к нему Барын,
Саблей обезглавил его,
Тело окровавил его.
Отделилась от плеч голова
И, катясь, сказала слова:
«Что тебе я сделал, Барын?
Пусть в роду твоем ни один
Брата никогда не найдет.
Пусть погибнут твой дом и род!
Хана я сверг, чей день померк,
Я и ханского сына низверг
Ханом и ты не станешь вовек.
Ты отверг и мир, и любовь.
Не молоко ты пролил, а кровь,
Кровью моей упился ты.
Но чего же добился ты?
Вот увидишь, что будет с тобой,
Если восстанут, двинутся в бой
Аждаркан, Казань и Крым,
Чтобы тебе и людям твоим
За погибель мою отомстить:
Платой крови будешь платить!»

Эти слова сказав, голова,
Повернувшись к солнцу сперва,
Произнесла запекшимся ртом:
«К свету будущий день не придет,
Если сами к нему не придем».

Так сказав, испустила дух.
Стало темно и тихо вокруг.
Голову, что отрубил Барын-бий,
На копье нацепил Шырын-бий.

Смута настала в Идиль-стране.
Гибли в междоусобной войне
Множества отцов и детей,
Как предсказал муж Идегей,
Темный день на землю пришел.
Сотворенный Чингизом престол
Стал престолом, где кровь лилась.
Ханский дворец исчез из глаз.
Край разоренный стал пустым.
Отошли друг от друга тогда
Аждаркан, Казань и Крым.
Золотая распалась Орда.


14 Т. е. лишил жену невинности.
15 Здесь: Странствующие воины.
16 Мыт — пошлина.
17 Приспособление для ловли скота.
18 Четыре звезды - намек на четырех сыновей Токтамыша.
19 Серый хвост иноходца в четыре обхвата – намек на коня Кадырберды и на те четыре улуса (области), которые пошли за Кадырберды.







СЛОВАРЬ
Абыл-хан — имя полулегендарного хана.
Адыр — пересеченная оврагами степь или предгорье.
Аждаркан Астрахань; название города происходит от собст.
имени Хаджи тархан.
Азамат — зрелый мужчина; доблестный муж, герой.
Азгари — продолговатая монета, чеканившаяся в Булгаре
Азраил — ангел смерти.
Айдала — открытое место в степи; дикое поле.
Ак-Туба - рукав Нижней Волги и населенный пункт на ней;
вторая столица Джучиева улуса (золотой орды) г. Сарай-Берке также
находился на реке Ак-Туба.
Аланы — название племен на Северном Кавказе
Алаш - название одного из кыпчакских родов, позднее - казахский род.
Али — четвертый халиф, двоюродный брат и зять пророка Му-
хаммеда.
Алпамыш ~ сказочный герой, великан; основной персонаж герои-
ческого эпоса ряда тюркских народов.
Алтын-Таш — Золотой Камень.
Арбакеш — возница, кучер.
Асылбек — среди золотоордынских правителей нет такого хана-
в эпосе, видимо, речь идет об образе «истинного властелина» -
подлинного правителя.
Аткы — разновидность лука, применяемого на охоте на мелкую
дичь.
Атряч — город в Волжско-Камской Булгарии, на его территории
Теперь одноименная деревня (Большие Атряси, Апастовский район
Татарстана.
Ашлы - город в Камско-Волжской Булгарии, по русским источни-
кам – Ошель.
Ашыт — река на территории современного Татарстана.
Баба — старик, дед, предок.
Байду—Бату (Саин), русское Батый, внук Чингиз-хана от его
старшего сына Джучи; умер Бату в 1255 г.
Банджу — река Сыр-Дарья.
Барак - джучид Борак-хан, в 1422-1427гг., соперничая с Улуг-
Мухаммедом и др., побывал на ханском престоле.
Барын ~ один из знатных родов, представитель которого входил
в состав четырех карачи - ханского совета наравне с кланами аргын
и кыпчак.
Батман — мера веса, равная, приблизительно, четырем пудам.
Башлык-хан — имя древнего полулегендарного хана.
Баялыч — растение, применяемое для окуривания (дымом) при
«очищении» от злого духа и грехов.
Баянду — видимо, один из эпитетов Бату-хана (Саин-хана).
Белая Орда — одна из частей Джучиева Улуса (Золотой Орды)
Берке~хан - ордынский хан, сын Джучи, правил в Орде в 1257—
1267 гг.
Бидаяк — худший вид сокола, ржанец.
Бий (бек) — старейшина рода, глава удела, правитель, соответ-
ствует русскому — князь.
Бирдебек-хан — хан Орды, сын Узбек-хана, после 1367 г., во время
смуты, претендовал на ханство, побывал на престоле.
Буз-Туйгын — серый (белый) сокол.
Булгар — город, столида государства Камско-Волжских булгар
в низовьях Камы, входившего в 30-х гг. XIII в. в состав Золотой
Орды.
Бырлас – барлас, тюрко-монгольское племя, из которого происходит Тимир (Тамерлан).
Вазир (везирь) — государственный советник, главный министр.
Газазил — ангел, изгнанный из рая.
Галятдин - возможно, имеется в виду известный ученый-бого-
слов Ала ад-дин Тафтазани, пользовавшийся авторитетом в Сарае
Гяур — неверный, немусульманин.
Девяностоглавая орда ~ большая, главная юрта, главный ханский шатер.
Джайляу — летнее пастбище.
Джанибек-хан - хан Орды (1341-1357), сын Узбека. При нем
начался процесс феодального дробления, междоусобиц в Орде.
Джуке-Тау — буквально — Липовая гора, местность на Каме, где
в домонгольскую эпоху был одноименный город камско-волжских булгар.
Джума — пятница, день отдыха мусульман.
Джучи—старший сын Чингиз-хана, умер в 1227 г. Его удел при
его сыне Бату становится самостоятельным государством под назва-
нием Джучиев Улус, ставшим позднее известным как Золотая Орда.
Диван — ханский совет; ханская канцелярия.
Дум-думбак — вид барабана, на который была натянута шкура
верблюда или коня.
Елкыбай — видимо, легендарное имя, от корня елкы — лошадь,
отсюда — владелец конных табунов (самый богатый скотовод)
Зиндан — темница.
Зухра — то же, что и Чулпан — утренняя звезда, планета Венера.
Ибрагим — город в Камско-Волжской Булгарии, по русским источ-
никам — Бряхимов.
Идиль — река Волга; название страны.
Ик — река на восточной границе современного Татарстана.
Илек — река на Южном Урале.
Инджу — река Аму-Дарья.
Ир-Ахмет — букв.: муж Ахмед, см. Туклас-Ходжахмет.
Иргавыл — род войск.
Ирген-Кун — топоним не удалось идентифицировать.
Иремель — название горы в нынешнем Башкортстане.
Ирены — государственные мужи.
Ирмышал — название реки, впадающей в Идиль.
Искандер — Александр Македонский.
Исфаганский меч — меч, изготовленный в иранском городе
Исфахане.
Кааба — святилище ислама, находится в Мекке.
Кадырберды — сын Токтамыша, в 1419 г. убивший Идегея.
Казан-река — по-татарски: Казан-су, ныне р. Казанка, на устье
которой стоит г. Казань.
Калам — тростниковое перо.
Кара-хан — имя одного из древних полулегендарных ханов;
в фольклоре фраза «кара хан» могла означать и «великий хан».
Каргалы — название нескольких местностей и рек.
Калтурган — название реки, впадающей в Ирмышал.
Кырык Чулан ~ название местности, буквально — сорок чуланов
Князь Урус – предводитель русских ушкуйников, совершавших грабительские походы на города Волжской Булгарии.
Кубыз – деревянный струнный музыкальный инструмент.
Куел – название реки (определить не удалось)
Кыйгырчак — сын Урус-хана, убитого Токтамышем.
Кыпчак – тюркский племенной союз, куда входило большинство
тюркоязычного населения Джучиева Улуса.
Кыпчак-бий — предводитель (князь) кипчаков, собирательный образ.
Лисий лог - название местности (Тулкили), видимо, в Западной Сибири.
Майдан — площадь; поле битвы.
Мангыт — название одного из тюрко-монгольских племен, значи-
тельная часть которых входила в состав Джучиева Улуса.
Мурза — дворянин.
Нарты — герои кавказских сказаний.
Нугай—Ногай, влиятельный Ордынский темник (ум.—1300 г)
Нугаи — тюркоязычная народность, относящаяся к кыпчакской
группе, сложившаяся в XIV — XV вв., в южной части Орды, на тер-
ритории бывшего владения темника. Так называли, наравне с самими
ногайцами, и поволжских татар, соседние народы на востоке (казахи,
узбеки и др.).
Нукрат — река Вятка.
Нура — название реки, идентифицировать не удалось.
Нурадын — имя сына Идегея. В дальнейшем слово «нурадын» ста-
ло означать титул официального наследника хана; царевич-соправи-
тель.
Нургыба — «Лучистый» — название ханского панциря.
Пир — старейшина, духовный наставник.
Пэри — фея, искусительница.
Рамазан — девятый месяц мусульманского лунного календаря,
месяц поста.
Рим — византийская империя. Здесь — Греция.
Рустам — герой поэмы Фирдоуси «Шах-намэ».
Саба — сосуд, кожаный сосуд для квашения кумыса.
Сабакуль — название озера в Западной Сибири (ныне в Курган-
ской области).
Сабы — ныне районный центр в Татарстане (Богатые Сабы).
Саз — струнный музыкальный инструмент.
Саин-хан — почетное имя Бату (Байду) хана.
Сайдак — колчан лука.
Салкын Таш — Холодный Камень.
Сарай — столица Золотой Орды. Хан-Сарай — ханский дворец. Бы-
ло два таких города: Сарай-Бату и Сарай-Берке.
Сарайчык — золотоордынский город севернее Каспийского моря.
Сарда — трава сныть.
Саркыт — остаток напитка в чаше. Считалось большим почетом
испить остаток ханской чаши.
Сары-Тау — Желтая Гора; прежнее название горы, где ныне стоит
город Саратов.
Сивар — название одного из крупных городов Камско-Волжской
Вулгарии.
Синай — в Библии и Коране — священная гора.
Сулейман — библейский царь (Соломон), который якобы знал язык
зверей и всякой живности, управлял ими.
Сурнай и курнай — духовые музыкальные инструменты.
Сыганак — Сыгнак, главный город Белой Орды.
Сургавыл — род войск; разведчик, оставленный войсками в арь-
ергарде.
Талха-Забир — согласно татарским преданиям последователи про-
рока Мухаммеда, якобы распространившие ислам среди булгар.
Тархан — освобожденный от податей вассал хана.
Татар — средневековый этноним, не всегда ясный по содержанию.
В эпосе он иногда означает этнос господствующей элиты в Орде.
Таты — этноним, употребляющийся иногда в эпосе как синоним
к татарам.
Тимир-хан — среднеазиатский правитель (1336—1405), известный
мирозавоеватель Тамерлан (от персидского Тимур-Ленг), на тюркских
языках Аксак-Тимир — хромой Темир.
Тимучин — первоначальное (исконное) имя Чингиз-хана (1155—
1227), завоевателя и основателя Монгольской державы.
Тимьян. — тмин (растение).
Тинибек-хан — хан Орды (1341), один из сыновей Узбек-хана,
претендовавший на престол после смерти отца; убит своим братом
Джанибеком.
Токтуга — видимо, ордынский хан Токтакия, сын Урус-хана.
Токтамыш — хан Орды (1376—1395), временно сумел восстановить
единство государства Джучидов, но потерпел поражение от Тимир-
хана (1395 г.) на Тереке. Убит Идегеем.
Тияк — камень, на котором род совершал жертвоприношения
или камень-указатель на подобные места.
Тугай — прибрежные заросли камыша, ивняка.
Туйгуджа — Туй-Ходжа (или Тули-Ходжа) оглан, отец Токтамыш-
хана, убит своим братом Урус-ханом (1376 г.).
Туклас-Ходжахмет — по генеалогической легенде предок Идегея,
но иногда называют: Баба-Туклас. В некоторых преданиях он
отождествляется с поэтом-мистиком Ходжа Ахмедом Яссави.
Тулпар — сказочный крылатый конь.
Тумавыл — согласно генеалогическим преданиям один из дальних
предков Чингиз-хана.
Тумен — десять тысяч воинов.
Тунику — легендарный тюрко-монгольский хан.
Турумтай — мелкая разновидность соколиных, отличающаяся
быстротой полета, ловкостью.
Тустаган — изящная деревянная чаша.
Тюкли-Аяк — «Пушистая Лапа», кличка сокола.
Уел — Уил, название реки на Южном Урале.
Узбек-хан — Гийас ад-дин Мухаммед Узбек-хан (1312—1341)
правитель государства Джучидов в период его наивысшего могуще-
ства.
Узи-бий — речь, видимо, идет об Узбеке, последнем могуществен-
ном правителе державы Джучидов.
Улус-бий — улусный правитель, т. е. удельный князь.
Унянь — Онон — река в Монголии; название страны.
Хамза — ученик пророка Мухаммеда. Отважный воин, убит в бою.
Хатам-Тай (Хатым-Тай) — легендарный араб, прославленный своей
щедростью.
Хиндустан — Индия, точнее, весь Индостанский субконтинент.
Хызр-Ильяс — легендарный пророк, нашедший воду бессмертия,
оберегающий путников (по-христиански — Иона).
Чангарак — верхнее кольцо, поддерживающее купол юрты.
Чанг-кубыз — струнный музыкальный инструмент.
Чан-Чалгы — род бубна с бубенчиками.
Чеглок — маленький сокол.
Чичен — певец-импровизатор; мастер слова.
Чу! — восклицание, соответствует русскому: айда!
Чулман — тюркское название реки Камы.
Шадыбек — хан Орды, правивший в 1401—1407 гг.
Шам — Сирия; в столице Сирии Дамаске выделывалась лучшая
в мире сталь.
Шырын-бий — предводитель одного из четырех знатных родов,
представители которых, наравне с кланами кыпчак и аргын, входили
в состав ханского совета.
Юзекай — исторический Есугей (ум. 1155), монгольский нойон
(князь), отец Тимучнна — будущего Чингиз-хана.
Юрт-бий, иль-бий — удельные князья.
Яик — прошлое название реки Урал.
Ям — почта, почтовая служба и почтовые станции.
Ямен — Йемен.
Ясак — выкуп; исторически: дань, подать.
Ясаул — воин, несший охранную (полицейскую) службу.
Ярлык — указ, фирман, повеление хана; ханская грамота.
Яучи хан — вариант имени Джучи-хана.