Средиземного моря и складывалась европейская цивилизация. Морской транспорт был ее кровеносной системой.
В Греции, в Риме строили суда. Они, и только они, связывали с другими странами, усиливая мощь государства. Вот почему границы Древней Греции не уходили далеко от Средиземного моря - все крупные города были, как правило, у побережья. Римляне добились того, чтобы "все дороги вели в Рим", но было этих "всех дорог" от силы две-три, по ним изредка проползали колымаги, шли рабы с поклажей на плечах.
Европу символизировал парус, с колесом она не дружила. Так продолжалось до IV века, пока не появились кибитки и брички кипчаков. Стоит подчеркнуть - прибыли тюрки не по морю, как "ходили" во всей Римской империи, а посуху! Очень важная деталь. Принципиальная, многое объясняющая. Например, почему именно в степях Центральной Европе селились первые тюрки. Почему они не стремились к побережью, к его городам...
А брички их были отменны. Запряженные парой или тройкой лошадей, они заполонили нехоженое пространство глубинной Европы. Дороги им не требовались. Бричка - технически совершеннейшее изобретение той эпохи. Ее конструкция легка и надежна.
Действительно, столько написано о "дикости" кипчаков и почти ничего об их технической сноровке. Упущены любопытнейшие "мелочи", которые как раз и показывают, почему тюрки совершили то, что было не под силу другим народам... Случайностей в жизни не бывает. Особенно если речь идет о Великом переселении народов.
Для вежи (крытой брички) не составляли препятствий ни погода, ни расстояния. Преград ей не было. Вот откуда легкость и подвижность степного народа, вот откуда его фантастическая живучесть в суровых условиях степи - дом на колесах! Ни одному народу такое и в голову не могло прийти. Поэтому тюрки совершили то, чего не сделали другие, - заселили степь.
Однако в умах иных европейцев все получило совершенно иную оценку: "кочевники". Такой приговор вынесли они степнякам... Собственно, почему "кочевники"? Зачем им кочевать? И можно ли было кочевать в Великой Степи, с ее суровым климатом?
Да, кипчаки проехали тысячи километров, да, они научились готовить пищу в двигающейся веже или избушке (так называли теплую повозку), для этого они придумали сумавар (который позже стал "русским самоваром"). Но цель их долгой дороги - заселение огромного пространства Европы и Азии. Именно заселение, с городами, станицами, дорогами, переправами.
Тогда почему бы не признать кочевниками и европейцев, которые заселяли Америку? Чем не кочевники? А разве иначе заселяли Австралию?.. Кстати, это были те же кипчаки. Возможно, они помнили былое.
Неудачное слово - "кочевники". Что оно означает, не скажет никто.
Написаны монографии о "кочевых цивилизациях", казахи даже придумали свою "номадическую теорию" и очень гордятся ею. В ней, правда, кочевой образ жизни монгол распространен на тюрков и забыто, что монголы в XIII веке разрушали древние города в том же Семиречье, чтобы заставить иных тюрков сменить оседлый образ жизни на кочевой. Это была разрушительная политика завоевателей Дешт-и-Кипчака, которая продолжалась веками. И при монголах, и при русских... "Кочевые" монографии казахов - явные рецидивы монгольского ига.
В конце концов любое передвижение есть "кочевье". Любое. И передвижение семьи пастуха за стадом, и работа экипажа морского судна, и переезды геологов, строителей. И даже командировки и экспедиции. А что такое, как ни кочевье, летний переезд на дачу?.. Люди всегда были рабами слов и понятий. Слово "кочевники" - дань позавчерашней моде, стоптанные башмаки господина Карамзина...
Куда интереснее другое - а что, если Великое переселение народов не закончилось в V веке? Что, если заселение Америки и Австралии переселенцами-европейцами было его продолжением?! Внешне все выглядело точно так же - крытые повозки, полевые станы, стада и отары, постоянный риск, борьба и святое чувство свободы.
И - это, может быть, самое примечательное - люди были те же! Правда, они уже не говорили на тюркском языке, но кровь в них кипела кипчакская. А отваги им не занимать. Одной рукой держали узду коня, другой - ружье и шли только вперед, на запад, как при Аттиле.
Все первые американские переселенцы - выходцы из Западной Европы. Из местностей, где осел авангард армии Аттилы. Они - тюрки, других народов там просто не было. Зная это, надо ли удивляться появлению, например, американских ковбоев? Их святой преданности коню, их бесшабашной удали, которая отличала тюрков еще на Алтае?.. Все имеет свои истоки.
Кстати, и ковбои у себя в Америке ничего нового не придумали, их захватывающие состязания лишь продолжают древние традиции тюркского народа.
У тюрков когда-то были свои законы и правила, народ имел свое лицо. Дешт-и-Кипчак не зависел от капризов политической погоды, озираясь на которые жила Европа... Вот что говорили о жизни кипчаков очевидцы. Те, кто видел их своими глазами. Например, византийский посланник Приск, побывавший у Аттилы. Его записи интересны тем, что передают "дух присутствия" автора-европейца, попавшего в V веке к уже обустроившим свой быт тюркам.
"Переехав через некоторые реки, - писал Приск, - мы прибыли в одно огромное селение, в котором был дворец Аттилы. Как уверяли нас, он был великолепнее других дворцов, которые он имел в других местах. Он был построен из бревен и досок, искусно выглаженных, и обнесен деревянной оградой, более служащею к украшению оного, нежели к защите".
Украшали царский дворец шатровые крыши, башни и башенки, которые возвышались, как стражи, над оградой... Вот она, тюркская архитектура! Подобного зодчества Европа не знала. Приск был одним из первых европейцев, увидевших его.
Около царского дворца красовался терем царицы Креки, величественный и воздушный из-за своих узоров. Правда, ныне слово "терем" считается греческим, и это вдвойне странно после чтения Приска: у кипчаков эта постройка имела многовековую историю, а греки лишь увидели ее*. Европеец Приск поразился бревенчатым постройкам.
*Слово "терем", видимо, идет от другого тюркского слова, "терек" - "дерево", иначе говоря, "деревянный дом"... Впрочем, есть и иные, более точные его толкования, не о них речь. Археологи давно оперируют термином "срубная культура", который отражает появление первых в мире сооружений из бревен - на Алтае примерно четыре тысячи лет назад.
Любопытно в этой связи замечание переводчика, который работал с записками Приска. Он, русский человек, в сноске недоуменно отметил, что не понимает изумления византийца деревянной архитектурой дворца Аттилы. "Могли ли деревянные дома и колонны изумить посланника?" - вопрошает с недоверием переводчик.
Могли, конечно. Он же увидел их впервые в жизни! И законно изумился. Так Европа познакомилась с архитектурным стилем тюрков. В столице царя Аттилы едва ли не все дома были рубленые. Бревно прилаживалось к бревну. Построенный дом назывался либо "терем", если его возводили для знати, либо "исб" - для простых людей. Слово исб по-тюркски - "теплое помещение" (от "исси бина"). Исб мог быть четырехстенным - для небольшой семьи, обычно молодой, недавно отделившейся от родителей, или для самих стариков-родителей, которым спокойнее рядом с детьми. Поэтому у семьи было два или три дома.
Плотники рубили срубы справно: и в замок, и в охлуп с остатками. Следы их работы старательно исследовал профессор С.И. Руденко. Оказывается, и в старину плотники работали в стороне от места будущего дома, начиная за год до постройки, ждали, когда бревна высохнут, потом бревна метили, сруб разбирали, перевозили на место и собирали... Найденные археологом бревна сохранили древние метки.
Чаще же кипчаки строили курени. Это тоже бревенчатая постройка, в плане восьмигранная, наполовину углубленная в землю. По площади курень был намного больше исба. Ко входу в курень вели земляные ступеньки. Углубляли постройку сознательно: чтобы в зимнее время, когда грунт промерзает, можно было оставаться на теплом глинобитном полу и, постелив войлочные ковры, не ощущать неудобств. В исбе же настилали пол из толстых досок, поэтому постройку не углубляли.
Отапливались жилища по-разному. В курене был открытый очаг, его размещали в центре, в помещении обитало много народа и холод не чувствовался. Курень, без сомнения, древнее, чем исб. Появились исбы на Алтае, в Саянах и других местностях Южной Сибири. Они идеально подходили для жизни в горах, где случались сильные землетрясения. Во время толчка бревна двигались, но не раскатывались, и здания сохранялись. Для исба придумали и новый очаг - печ (это тоже тюркское слово, как и очаг).
С веками форма печи, конечно, менялась: на печи спали, в печи готовили пищу и даже парились. У хорошего хозяина было, как правило, несколько печей. Одна в доме, другая, летняя, на улице, а третья - с духовкой - в пристройке, где пекли хлеб.
...В городе царя Аттилы изумленный Приск открывал для себя новое на каждом шагу. Очень удивила византийского посланника баня, такой он никогда не видел. С дороги полагалось пойти в баню - отдохнуть, попариться.
Белая баня, выложенная из камня, была единственным не деревянным сооружением в столице Аттилы. При всей своей простоте бани не так просты, как это кажется. Бани Древнего Египта, например, заметно отличались от китайских. В Европе бани имели именно египетские традиции. На Востоке, в Сибири, - китайские. Суть отличия Ч европейцы мылись в теплой воде, температура которой могла быть различной, для сибиряков же важна не столько сама вода, сколько температура воздуха в бане. Их баня была не водной, а воздушной.
Тюркская архитектура когда-то приводила в изумление и греков, и римлян. Но о ней забыли, кипчакам, как милостыню, оставили только крытые повозки кочевников. Будто и не было Аттилы и его городов с неповторимыми архитектурным стилем.
Конечно, те города никуда не исчезали. Тюркская архитектура сохранилась, ее идеи положены в основу готического стиля. Правда, о тюркском его начале ныне не упоминается, но виноваты в этом сами тюрки, их незнание собственной истории... Однако чтобы не быть предвзятым, вернемся к запискам Приска, видевшего снаружи, входившего вовнутрь тюркских зданий, разговаривавшего с соратниками Аттилы.
Изумленный грек, например, входя в терем, так и не понял, как можно столь ловко вытесать бревна и уложить их, чтобы здание казалось круглым? А круглым оно не было. Терем царицы Креки лишь казался таким, на самом деле он, как того требовала архитектурная традиция, был восьмигранным.
Резные наличники и ставни, как кружева над окнами, высокое крыльцо с резным навесом - их делали уже тогда. Но вот Приск входит в покой царицы Креки:
"Я прошел в дверь мимо стоящих тут варваров и застал Креку, лежащей на мягкой постели. Пол был устлан сделанными из шерсти коврами, по которым ходили. Вокруг царицы стояло множество рабов; рабыни, сидя на полу против нее, испещряли разными красками полотняные покрывала, накладываемые в украшение на одежды варварок. Подошед к Креки, я приветствовал ее, подал ей подарки и вышел".
В этой сцене (и во всем повествовании Приска) нет ничего дикого, что по злой привычке приписывают тюркам. Пожалуй, куда яснее здесь детали быта, которые в силу своей новизны постоянно привлекали внимание византийца.
Полы выстланы коврами из шерсти, по которым ходили. Войлочные ковры действительно традиционны для кипчаков. Они отличались от знакомых византийцу персидских ковров, поэтому он и отметил их. Войлочного способа обработки шерсти европейцы не знали. Видимо, очень удивились они буркам, валяным сапогам и прочим повседневным мелочам, которые складывали быт кипчаков.
А одно наблюдение делает честь византийцу - он мог бы и не заметить, чем занимались рабыни - они расписывали гуни, ими до сих пор украшают свои одежды кипчакские женщины. Важная деталь древнего национального костюма. Ныне она известна как "шаль" или "платок". И лишь гуцулы называют по-прежнему, по-старинному - "гуни".
Гуни делали с длинной бахромой - с кистями, похожими на падающие ветви плакучей ивы. Белые, торжественные - для храма и для поминок, а пестрые - для праздников или повседневной жизни. Традиция!
Может быть, поэтому так красивы кипчакские женщины...
Приск довольно сухо писал о людях Аттилы: "Они носят короткие суконные полукафтанья из некрашеной шерсти, которую прядут и ткут их жены, белые широкие шаровары и кожаную обувь, привязанную на подъеме ноги ремнями. В особенности же обращают внимание своим искренним ласковым обхождением и любовью к ближнему. (Так было! Выделено мною. - М.А.). Одежда их (женщин) весьма опрятна и ловко сделана, она состоит из исподницы и кофты темно-синего цвета, обшитых светлой каймой и без, белой рубахи, спущенной ниже юбки и убранной складками около шеи и рук с оборкою, похожею на кружева, девушки ходят с открытой головой, убирая себе волосы различными монетами. Все они носят серьги, запястья и кольца даже с трехлетнего возраста".
Национальная одежда "варваров" почти не изменялась за века. И не могла измениться! Археологи находили ее в захоронениях на Алтае, точно такие же фасоны сохранились у иных европейских народов. Все-таки национальная одежда! Это - традиция. Но что-то, конечно, менялось. Например, на обуви теперь не увидишь "привязанных на подъеме ноги ремней", в них нет нужды. Так раньше подвязывали каблуки.
Рассказал Приск и о покоях Аттилы, где видел полководца среди пирующих соратников. Застольные традиции кипчаков впечатляющи, и они не изменились.
"Когда возвратились мы в свой шатер, то к нам пришел отец Орестов и объявил нам, что Аттила приглашает нас обоих на пиршество..." Здесь рассказ Приска прервем, чтобы обратиться к очень важному факту, который из него следует: при Аттиле был священнослужитель, отец Орестов - духовник полководца. Он зашел за византийскими гостями "по обычаю своей страны, дабы и мы помолились, прежде нежели сесть за стол", - записал Приск*.
*Это ли не свидетельство того, что Аттила, равно как и его соратники, был человеком верующим, по крайней мере неравнодушным к духовным обрядам. Очень важное наблюдение, оно объясняет многое, и в том числе, почему европейцы называли Аттилу "Бичом Божьим".
Тюрки, позже став христианами или мусульманами, от древних своих обычаев не отказались. Молитва - и лишь потом трапеза. И не грек был первым тому свидетелем, а летописец Кавказа Фавст Бузанд (в 30-е годы IV века). Правда, после Прокопия Кесарийского (VI век) о духовной культуре тюрков говорили как бы вскользь, а более поздние историки не говорили вовсе, называя их "арианами", "шаманистами", "погаными татарами".
...Как рассаживались за столом? Не как придется. Во главе стола восседал самый почетный гость, по правую руку от него - особо почетные гости. "Старший сын его (Аттилы) сидел на краю его ложа, не близко от него, потупив глаза в землю из уважения к нему".
Соответственно рангам полагалось пить после каждого тоста. Сперва подносил к губам чарку старший за столом, и все вдохновенно смотрели в его сторону, потом эстафета передавалась дальше по столу.
"Когда все сели по порядку, - пишет Приск, - виночерпец (шапа) подошед к Аттиле, поднес ему чашу с вином. Аттила взял ее и приветствовал того, который был первым по правую руку. Тот, кому была оказана честь приветствия, встал, ему не было позволено садиться прежде, пока Аттила не возвратит виночерпцу чаши, выпив вино и откушав. Когда он садился, присутствующие чтили его таким же образом, они принимали чаши и, приветствовав его, вкушали из них вино. При каждом из гостей состояло по одному виночерпцу". Потом так же приветствовали второго гостя и разом всех остальных.
Палаты, где проходил пир, пахли свежим деревом. Вдоль стен стояли широкие лавки, рядом массивные дубовые столы. Ложе предводителя венчало помещение. К трону вело несколько ступенек. Это почетное место называлось тверью, оно было закрыто тонкими пестрыми занавесками... Точно как на рисунках киевских летописцев.
Кушанья подавались на серебряных блюдах. Вино - в золотых и серебряных чарках. Опять же точно таких, какие можно увидеть среди находок археологов и на рисунках киевских летописцев.
Из питья подавали мед и каму - легкий хмелящий напиток коричневатого цвета из проращенного ячменя или проса. Что это, как не пиво? Напиток очень ходовой у тюрков - пиво. И квас.
Конечно, сейчас другие напитки. Но у чувашей сохранилась та - древнейшая! - форма приглашения в гости. По любому поводу (будь то свадьба, встреча или просто так) чуваш скажет: "Приходите к нам пиво пить". А в пиве они толк знают. В каждом доме свой рецепт... Выходит, при Приске Европа не пробовала даже пива? Похоже, и его принесли тюрки? Любители пива (пивные страны) сохранились как раз среди европейских кипчаков, их география удивительно совпадает с забытыми границами Дешт-и-Кипчака.
...Потом над столом Аттилы широко лились песни - душевные, спокойные. Те, которые сами вливаются в душу и хмелят ее. Пели под музыку. Арфа, гармонь, кобыз (прабабушка виолончели), барабан, комуз (балалайка) ходили ходуном в руках умельцев... Музыкальный народ жил в Великой Степи.
Без музыки, без песни, без жаркой пляски, после которой отлетают каблуки, не было степняка и в V веке, и позже, и раньше. "После песней какой-то уродливый, выступив вперед, говорил речи странные, вздорные, не имеющие смысла, и заставлял всех смеяться". И эта традиция - подколоть! - тоже живуча в тюркском народе... Над кем еще посмеяться, как не над собой.
А не отсюда ли, из желания подражать великому Аттиле, пришли позже во дворцы европейских королей шуты, которые веселили и развлекали гостей на балах? Которые говорили королям правду в глаза, и им, по их шутовству, всё сходило с рук?.. Аттила от души смеялся над своим шутом вместе со всеми.
Конечно, величие Аттилы состояло не в застольных состязаниях - в другом. Он и одевался скромно, не "по-царски". Правители кипчаков не выделялись пышной, уродующей тело одеждой. Цари одевались с присущей народу скромностью, а прославлялись - делами. За дела, за поступки уважали людей в Дешт-и-Кипчаке. К сожалению, и эта добрая традиция тюрков забылась.
Аттила "показывал умеренность во всем. Пиршествующим подносимы были чаши золотые и серебряные, а его чаша была деревянной. Платье на нем было так же просто и не отличалось ничем иным, как только опрятностью. Ни висящий у него меч, ни снурки варварской обуви, ни узда его лошади не были украшены золотом, каменьями или чем-либо драгоценным, как то водится у других".
У кипчаков в ходу были папахи. У аристократов (узденей) - каракулевые, у свободных людей (казаков) - из овчины, а рабам (кулам) носить папахи запрещалось. Тоже элемент национальной одежды и традиции! Летом папаху, видимо, заменял картуз или войлочный колпак с полями. Круглый год за спиной настоящего мужчины, особенно в дороге, был башлык - с ним тоже связан целый ритуал. Как повязан, как надет - всё имело значение.
Даже о прическах можно судить по записям очевидцев. Некоторые кипчаки брили голову. А иные, наоборот, не стригли волосы, а заплетали их в косички. Устремляясь в атаку, всадники распускали косички, и волосы, развевающиеся из-под шлема, наводили на противника ужас.
Вот что писал Приск о "кровожадности" тюрков: "После войны живут спокойно и беззаботно, каждый пользуется тем, что у него есть". Спокойно и беззаботно! Так может жить только уверенный в завтрашнем дне народ. В мирное время связь между поселениями (юртами) ослабевала, и власть ханов не была столь жесткой. Однако при опасности Степь просыпалась мгновенно, сигнал тревоги поднимал каждого. Не выйти на сигнал считалось позором для всего рода. Роды и юрты объединялись - разрозненные пальцы сжимались в кулак, власть хана становилась абсолютной... Степь всегда была непонятна чужакам.
Встретив пленного грека, Приск предложил ему вернуться на родину, но тот, только освободившийся из рабства, отказался, утверждая, что среди тюрков живется лучше, чем в Византии... Вроде бы мелкая подробность, но как много информации несет она. Порой достаточно оброненной очевидцем фразы.
Сколько же кругом интересного... Всё перемешалось в истории народов, всё под пятой политики и предрассудков. К сожалению, именно политики нередко дают оценку тому, что находят археологи. Например, в Государственном Эрмитаже или Музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина в Москве на стендах не встретить ни единого экспоната, ни единой вещицы, которая бы относилась к кипчакской культуре. Ничего. Даже упоминания нет. Хотя в запасниках спрятаны целые коллекции произведений искусства, их никогда не экспонировали. Запрещалось! Они же из Степи. На темных полках пылятся сокровища, которых, согласно российской истории, как бы и нет.
Тончайшей работы кофейные и чайные сервизы, фарфоровые статуэтки, изумительные кубки и ювелирные украшения и многое другое, известное только очень узкому кругу специалистов.
Разве не показательны статьи академика В.В. Радлова, который в конце XIX века среди прочего упоминал, как грабили тюркские курганы, с каким жадными глазами русские переселенцы-"археологи" рубили золотые изделия. Древнейшие вазы, украшения тончайшей работы в их трясущихся руках превращались в презренный металл. А история тюрков - в то, во что она превратилась...
Повторяю, пренебрежение к тюркской культуре зародилось не в России, Россия лишь приняла его как наследство, как дань устоявшейся европейской моде. Тому пример "История" латинского автора Аммиана Марцеллина, где даются сведения о кипчаках конца IV века, тогда они впервые появились в европейских степях "за Меотийским болотом" (Азовским морем). Эта книга задала тон, который сохранился на века.
По словам Марцеллина, кипчаки отличались коренастым сложением, лица у них безбородые, они "безобразные, похожие на скопцов". Что ж, как говорится, о вкусах не спорят. Конечно, в Европе тогда мало знали о пришельцах с Востока. Иначе Марцеллин не назвал бы заломленную на голове папаху "кривой шапкой", а сапоги - "мягкой высокой обувью". Ни папах, ни сапог европейцы не носили.
"Все они, не имея ни определенного места жительства, ни домашнего очага, ни законов, ни устойчивости образа жизни, - пишет Марцеллин, - кочуют по разным местам, как будто вечные беглецы, с кибитками, в которых проводят жизнь. Кибитки с изогнутыми покрышками делаются из древесной коры. Придя в изобильное травою место, они располагают в виде круга свои кибитки и питаются по-звериному; истребив весь корм для скота, они снова везут, так сказать, свои города, расположенные на повозках. Гоня перед собой упряжных животных и стада, они пасут их; наибольшую заботу они прилагают к уходу за лошадьми. Все, что по возрасту и полу непригодно для войны, держится около кибиток, и занимается мирными делами".
Удивительно - вызывающее неприязнь описание объективно! На редкость. Как и то, что "молодежь, с раннего детства сроднившись с верховою ездою, считает позором ходить пешком". Верно, кипчаки - конный народ, они "приросли к коням", воевали только на конях. Ребенка сперва сажали на коня, а потом учили ходить.
Но к наблюдениям Марцеллина все-таки требуется комментарий.
Коль речь идет о конце IV века, надо бы добавить, что тогда только-только завершилась грандиозная битва за Дон, которую выиграли кипчаки у сильных алан, поэтому заселение донских степей лишь начиналось, и, естественно, люди жили в кибитках, там рождались дети, которые потом вряд ли смогли бы ответить на вопрос: "Где твоя родина?" Тюрки выбирали места для новых станиц и городов! Они искали землю, которой суждено стать их родиной. Новой родиной - Ана-дол. История самых старинных донских городов и станиц - Кобякова городища и других - начинается как раз с IV века! После 370 года.
Наблюдения явно не понимающего человека - так можно назвать записки латинского историка, что и вдвойне любопытно. Этим ценны его строки, в них непредвзятая объективность. Например, Марцеллин написал о кипчаках: они "едят по-звериному"... А как это?
Оказывается, европейцы ели руками, они не знали столовых приборов, которыми пользовались тюрки. Греческие вельможи, например, держали в доме арабских мальчиков, чтобы об их кудрявые и жесткие волосы вытирать руки во время еды. Ложка вскоре, правда, нашла распространение в Греции, а вилка прижилась там не ранее XIII-XV веков... Так кто ел "по-звериному"? Конечно, тюрки!
Или другой пример из истории народов. Когда европейцы впервые попали на Дальний Восток, то поразились уродству его желтокожих жителей. Но в сохранившихся свидетельствах коренного населения тоже приводится этот факт, только аборигены сообщали об уродстве белых пришельцев, "от ужасного вида которых хотелось упасть в обморок".
Подобные примеры - а их в жизни много - убеждают: все мы люди, и ничто человеческое нам не чуждо. И у тюрка, и у грека, и у китайца свое виденье прекрасного. Историку с побережья, конечно, трудно судить о другой жизни, особенно степной, которой он даже не представлял. Вот почему в исторических сочинениях лучше избегать любых оценок - чтобы не попасть впросак! Но как это сделать? Конечно, субъективен и автор этих строк - ровно настолько, насколько субъективен был Марцеллин, искренне написавший об уродстве степняков. "Явно не красавец" - сказали бы и тюрки о нем.
И были бы абсолютно правы. Например, император Юлиан (331 - 366) считался в Римской империи красавцем. Его густую бороду, как пеплом, покрывали вши. Возможно, что-то привлекательное гнездилось и на Марцеллине. Аристократия Европы жила с блохами и вшами. И с устойчивым запахом, отбивали который одеколоном... Бесспорно, одеколон - европейское изобретение.
Сообщения Марцеллина об оружии кипчаков подтверждают археологи... Но как тут обойтись без оценок? Шашке, конечно, не нужны рекомендации, ее достоинство очевидно: всадник рубит шашкой куда быстрее, чем соперник мечом. А чтобы удар был резче, тюрки придумали стремена - опору для ног.
После битвы за Дон любимым оружием кипчаков стал лук. Тюрки стреляли великолепно. Воин сам прилаживал лук "под свою руку". Обильную пищу для научных исследований дают и наконечники стрел: с трехлопастными головками, гарпунного типа, "свистящие" - с отверстием сбоку.
Лук степняка вошел в историю мирового оружия под названием "лук тюркского типа". Это - тяжелый лук, по европейскому наименованию. До полутора метров его размер. Чтобы растянуть его, требовалась сила. Зато выпущенная стрела пробивала доспехи римлян, как яичную скорлупу. Вооружение, приемы боя, атаки и отступления - вечная тема в изучении тюркской культуры. Постоянные войны, с которыми сроднился народ, требовали нового вооружения, и умелые кипчакские ремесленники не сидели без дела.
В Дешт-и-Кипчаке имелись города, куда запрещалось приезжать иностранцам. Один из них назывался Тулу (по-тюркски "полный") или Толум (вооружение), там с V века жили кузнецы-оружейники. Город возник в районе реки Оки, где обнаружили железную руду. Такой же город был неподалеку от нынешнего Белгорода. Видимо, существовали и другие.
В степи с годами складывалась сильная и очень самобытная страна, с которой в IV веке познакомился европейский мир. Были в той стране будни и праздники, о которых европейцы не слыхивали.
Аттила любил царские охоты, на них приглашались лишь избранные, а участвовали - единицы. Охотились, как положено кипчакам, на конях. Медведей, кабанов, оленей били на скаку булавами или секирами. Собак на такой серьезной охоте не признавали. Но больше всего поразила европейцев соколиная охота.
Сок-кол - по-тюркски "навести руку", бер-кут - "принеси добычу". "Навещающие руку" птицы на глазах удивленных греков творили чудеса. Зорким своим глазом они выискивали уток, журавлей, поднимали их и накрывали влет. А потом возвращались на добрую руку хозяина.
А разве не заставляла содрогнуться слабонервных любимая забава кипчаков - медвежий бой? На огороженное место выпускали дикого медведя, и к нему выходил удалец с ножом в руке или рогатиной. В мгновение броска требовалось осадить зверя железом. Одним ударом, в самое сердце, чтобы собравшийся народ смог приветствовать победителя. Так закалялись кипчакские воины! Так они забавляли себя.
Особую любовь народа снискали удальцы, объезжавшие скакунов, в диких скачках укрощая их норов. Скачки, игры были обязательны на праздник. Как и борьба на поясах. Парни выходили в круг, разумеется, не из-за крупного барана (традиционный приз победителю!), а чтобы себя показать и немножко проверить соперника.
Тюрки всегда умели что-нибудь придумать, без дела сидели редко... За столом, например, когда разговоры переговорены, начинался спор - кто сломает берцовую косточку только что съеденного барана. Надо заметить, занятие не для слабых рук. Находились умельцы, которые опять же на спор ударом кулака убивали быка. Важно было знать, куда бить. И иметь хороший кулак. А завалить бычка обязан был любой уважающий себя мужчина - будничное дело.
За великую честь почиталось участие в кулачном бою, не каждого допускали к этой милой забаве. Бились себе в утеху. Начинали бой мальчишки, до первой крови. За ними сходились парни постарше, парами или стенка на стенку. И лишь потом, согревшись зрелищем, поднимались истинные бойцы. Упаси Бог, если кто-то нарушит священные правила кулачного боя, Ч не тешить ему больше себя никогда. За это и убить могли тут же, на месте.
Может быть, и не стоило столь подробно описывать жизнь и быт царя Аттилы, если бы читателю были известны подробности о нем. "Аттила (? - 453), предводитель гуннов с 434 года. Возглавил опустошительные походы в Восточную империю (443, 447 - 448 годы), Галлию (451), Северную Италию (452). При Аттиле гуннский союз племен достиг наивысшего могущества".
Вот и все, что говорит россиянам Большой Энциклопедический словарь о великом тюрке, олицетворившем Дешт-и-Кипчак. Он тоже погиб из-за своей излишней доверчивости... Историки умалчивают, кто была та красавица по имени Ильдико, на которую положил взгляд любвеобильный Аттила. Либо красавицу подослали римляне, либо действительно на все есть воля Неба. Словом, великий полководец в 453 году влюбился. А большая любовь не бывает без пира, без сладкой ночи.
Иордан пишет по этому поводу: "Ослабевший на свадьбе от великого ею наслаждения... он лежал, плавая в крови, которая обыкновенно шла у него из ноздрей, но теперь была задержана в своем обычном ходе и, изливаясь по смертоносному пути через горло, задушила его. Так опьянение принесло постыдный конец прославленному в войнах королю".
Императору Маркиану в далеком Константинополе явилось в ту трагическую ночь видение: он увидел во сне сломанный лук Аттилы.
Удивительное стечение обстоятельств! Но, зная лживость греков, их покушения на Аттилу, почему-то не хочется им верить. Смерть Аттилы принесла европейцам радость! Каждая буква Иордана дышит счастьем: "Настолько страшен был Аттила для великих империй, что смерть его была явлена свыше взамен дара царствующим".
Жестокое признание - читается через зеркало. Аттилу боялись, и даже трагедию его восприняли как дар.
От горя народ Дешт-и-Кипчака обезумел, нелепая смерть вождя подкосила его. Как того требовал обычай, мужчины стали отрезать себе клоки волос и на лице делать глубокие надрезы. Умер великий воин! Его полагалось оплакивать не слезами, а кровью.
В Степи начался глубокий траур. В чистом поле разбили шелковый шатер, куда поместили останки безвременно ушедшего полководца. Отборнейшие всадники из войска его и день, и ночь кружили вокруг шатра, отдавая дань памяти великому царю. Женщины на обряд оплакивания не допускались - их вопли потревожили бы воина.
После кровавого оплакивания началась "страва" (тризна) - грандиозное пиршество. Фантастическое зрелище: похоронная скорбь смешалась с безумным ликованием. Поразительна философия обряда - уходя, царь должен был видеть, что благополучие, оставленное им народу, не исчезло, счастливая жизнь продолжается.
Глубокой ночью тело предали земле. Останки Аттилы положили в три гроба - первый из золота, второй из серебра, третий из крепкого железа. Сюда же завернули оружие, добытое в битвах с врагами, его ордена и украшения, которые Аттила не носил при жизни, но которые могли понадобиться ему на том свете.
Чтобы предотвратить мародерство, всех, кто знал место захоронения, тут же убили, едва они вернулись, и они ушли в мир иной со своим повелителем.
Еще не закончились дни траура, как начались междоусобицы. Оказывается, переизбыток наследников (а их было далеко за сотню!) обременяет царство куда больше, чем их недостаток. И когда погиб старший сын Эллак, единственный законный наследник властителя, римские и византийские политики уже знали, что им делать дальше. Они, воспользовавшись раздорами, на века разожгли братоубийственную войну. Всё. Тюркский полководец, великий Аттила, наводивший ужас на Европу, ушел из этой жизни.
Но наследство Аттилы - его победы, его место в истории Европы не давали покоя очень многим. Так, например, в 1858 году в России вышла в общем-то слабенькая книга, но с выразительным названием - "Аттила и Русь IV-V веков". Ее автор, профессор А.Ф. Вельтман, глазом не моргнув, на двухстах с лишним страницах настойчиво убеждал, что Аттила... был русским. А Дешт-и-Кипчак назывался Русью.
Это не шутка. Подобные идеи высказывали и другие историки.
Дикое Поле - Великая Степь
В присвоении наследства кипчаков преуспели и германцы. Они сделали царя Аттилу своим национальным героем, персонажем эпических произведений. Его именем названы горы - Этцельские Альпы.
Подумать только: германцы, называющие себя потомками кельтов (тех самых кельтов, которых нещадно громил Аттила!), признали его национальным героем. А тюрки забыли о нем. Разве это не парадокс?..
Атли, Этцель - такие имена получил великий тюрк в германо-скандинавских былинах и сагах. Но в южногерманских произведениях, например, в "Песне о Нибелунгах" или в героической песне "Вальтарий", Этцель воспевается как могущественный монарх, который в силу великодушия позволяет себе иногда слабость, нерешительность. Так, он пассивно наблюдает за интригами во дворце, не спасает от гибели сына и жену. И, что поразительно, его не осуждают, наоборот, восторгаются им.
Литературоведы не поняли причин столь "пассивного" поведения Аттилы, они лишь удивились. Впрочем, их незнание показывает, как отличаются восточная и западная мораль, восточное и западное миропонимание.
Если бы знали европейцы, что, по адату (закону), кипчак не помогал своему сыну ни в чем и никогда, даже в минуту смертельной опасности. Он не имел права пальцем касаться сына, где бы тот ни был, пусть даже на рогах у быка. Только другой человек имел право помочь попавшему в беду ребенку.
Сурово? Конечно... Но и правильно! С помощью суровых адатов кипчаки воспитывали молодого человека, которому жить в Великой Степи: пусть сам разгоняет тучи над головой! Мамины и папины сынки в тюркском обществе презирались. Считались позором. Только достигнутое самостоятельно бралось в расчет. Человек сам делал себя, свою репутацию и дорожил ею больше всего на свете. Отсюда - обостренное чувство чести.
Авторы "Песни о Нибелунгах" и "Вальтария", вне всякого сомнения, по крови были кипчаками - они помнили степные адаты. Это чувствуется по точным деталям. Вот почему их герой Этцель (Аттила) сохранял благородство даже в непозволительной, с точки зрения обывателя-европейца, ситуации. Он вел себя вопреки европейской морали и тем вызывал восхищение.
Однако подобного знания обычаев тюрков не было у авторов "Песни об Атли" и "Речей Атли". Эти литературные произведения тоже отнесены к древнегерманским, но написаны северными германцами. В них образ Аттилы иной, там он - пришелец, завоеватель, жестоко расправляющийся с недругами: одному по его приказанию вырезают сердце, другого бросают в яму со змеями.
Кто они, авторы? Не кипчаки, точно. Жестокость не была в традициях Степи: тюрки действовали жестко, но не жестоко. Суд вершили быстро (по адатному кодексу), казнили просто - был кинжал, была шашка, были аркан и конь. Их вполне хватало. В крайнем случае - веревка, если расставались с человеком, не заслуживающим приличной смерти. И уж на самый крайний случай, скажем, за воровство в храме, вора живым закапывали в землю... Того требовали адаты.
Не исключено, что первые тексты "Песни об Атли" и "Речей Атли" были на русском (шведском) языке - в них описаны традиции Северной Европы. Именно Гуннара и Хегни преследовал Атли. А "Гуннар" и "Хегни" - имена вроде бы варяжские. Впрочем, слово "гунны", которое прочитывается в них, может дать ключ к совершенно другой версии.
И все-таки ощущение "русскости" текста есть, оно усиливается после чтения других варяжских песен. Например, в исландской "Саге о Вельсунгах" или в норвежской "Саге о Тидреке" Аттила представлен тоже коварным властителем, заманившим в ловушку бургундского (?!) короля Гуннара и его брата Хегни, чтобы завладеть их золотом... И это вдвойне странно.
Причем здесь золото? Бургунды воевали под знаменами Аттилы, они были тюрками. Естественно, короля у них не было, был хан - вождь улуса... Возможно, с отцом Аттилы у них вышла ссора в 435 году, и сын мстил. Однако зачем превращать бургундов в северян, все-таки они - народ, пришедший с Востока.
Аттилу, как и других кипчаков, отличало равнодушие к деньгам, золоту, сокровищам - это отмечали и Приск, и другие европейцы, видевшие его. То были ценности в европейском понимании!.. В среде степняков они не ценились. Из-за золота никто бы не стал враждовать. В Великой Степи можно было сидеть на мешке золота и не иметь уважения, больше того - вызывать презрение.
У тюрков в цене были не вещи, а поступки! Восточная мораль поднимала духовное над материальным. Так строилось восточное миропонимание. Золото - пустышка. Конь - дороже любого золота. Еще шашка и лук. А остальное для жизни люди добывали трудом.
Для настоящего тюрка священны три желания. Первое - оседлать коня. Второе - съесть мясо. Третье - любить жену. Аттила полностью отвечал кипчакским традициям, каждый элемент которых предусматривал действие, поступок. Поступок мужчины! Именно на главенстве духовного строилась психология тюрка. Это очень важное обстоятельство. Оно дает понимание первопричин многих исторических событий, даже человеческих трагедий. Южные германцы, например, чувствовали в своих душах печать Востока, которая и поныне отличает их, пусть даже европейцев. Вот почему их литература об Аттиле точнее и строже, в ней дух и знание свободной Степи, может быть, даже и помимо желания авторов.
Воины Аттилы в поэмах и балладах южных германцев "становились" даже рыцарями XI или XII веков. Поэты не боялись нарушить хронологию, потому что люди желали видеть своих героев, инстинктивно приближая их к себе, к своей истории. Баварцы и саксонцы гордятся этими страницами истории, не желают расставаться с ними.
Разве не показательно то обвинение епископу Гунтеру*, которое вынесла Церковь? Оказывается, этот германский епископ прилежному чтению церковной литературы предпочитал рассказы об Аттиле. Он даже в проповедях упоминал великого тюрка... Потому что сам был кипчак и в истории степных всадников видел свою родную историю.
*Опять "гуннское" имя, он занимал кафедру с 1057 по 1065 годы в городе Бамберге.
Не надо удивляться. По утверждению Н.М. Карамзина, немецкая знать любила кумыс - кобылье молоко. А язык кипчаков, опять же по свидетельству документов, сохранялся в Южной Германии до XV-XVI веков. Значит, крестоносцы, уходившие отсюда в 1204 году завоевывать Константинополь или громить Рим, отдавали команды на тюркском (кипчакском) языке.
Увы, это - не преувеличение!
Одним из первых ученых, открывших новый раздел в европейской лингвистике, был датчанин Вильгельм Томсен, его академические работы, выполненные в прошлом веке, вошли в золотую коллекцию науки. Томсен чуть было не взорвал Европу - взрыв грозил отозваться большим пожаром в столь складно написанной истории Старого Света.
"Какие гунны?", "При чем здесь эти варвары?" - вопрошали многие, прочитав безукоризненную работу выдающегося датского ученого, убедительно доказавшего, что история Европы без истории тюркского народа пуста.
Вильгельм Людвиг Петер Томсен (1842 - 1927) родился в семье почтмейстера городка Рандерса, здесь прошло его детство, здесь он начал свою университетскую карьеру. Занятия теологией не принесли молодому человеку удовлетворения, и его увлекли другие науки - филология и ботаника. Томсену повезло: ему встретились выдающиеся преподаватели, которые обратили внимание на его феноменальную память и разглядели в юноше дар филолога.
Он воспитывался в образцовых традициях классической европейской школы, которая предполагает сочетание лабораторных и полевых исследований. В путешествиях перед начинающим ученым открывался живой неповторимый мир, а в библиотеках - мир ушедший. Арабский, персидский, японский, китайский, цыганский - десятки языков постиг Томсен, пока наконец не познакомился с экзотическим для Европы тюркским языком.
Ученый почувствовал в нем некую тайну, сердцем почувствовал как бы "прародину" некоторых европейских языков, их лингвистический фундамент, но разум долго противился голосу чувств. До тех пор, пока не представился случай.
В 1887 году Томсена пригласили профессором на кафедру сравнительного языкознания в Копенгагенский университет. Мировую известность в те годы ему принесла работа о связях Древней Руси со Скандинавией и о происхождении Русского государства. (Именно Русского, а не славянского!) Надо ли говорить, что исследование датского профессора выразило точку зрения, которая существенно отличалась от принятой в России. Собственно, профессор Томсен был одним из первых ученых, кто написал правдивую - без политики! - историю Руси, такой, какой она и была. Его работу приняла мировая общественность, она стала классической, по ней учат студентов.
Неспособность ни опровергнуть, ни принять выводы этого фундаментального исследования, в котором не нашлось места легендам и вымыслам, сделала имя профессора Томсена если не запретным, то по крайней мере не афишируемым среди российских ученых, его работы в России почти неизвестны: перевели и издали всего одну небольшую статью, другие разыскать не удалось. Жаль! Мир из них узнал правду о Киевской Руси.
Профессор Томсен не раз посещал Россию, блестяще знал европейские (венедские) корни славянской культуры. Именно этот выдающийся лингвист обнаружил то, что всегда ускользало от внимания российских ученых, - он выявил тюркскую основу той культуры, которая ныне ошибочно называется русской.
Хотя, нет. Уважаемый профессор просто научно обосновал давно известное. Говорят же: "Поскреби любого русского, будет татарин". Вот Томсен и поскреб Русь.
А началось все с письменных памятников, открытых тогда в России, вернее, в Южной Сибири, на древней родине тюрков. Памятники эти простояли более тысячи лет забытыми. Изучение истории "басурманских" народов не интересовало российскую науку.
Вот почему находки Даниэля Готлиба Мессершмидта остались без внимания. Этот естествоиспытатель из Данцига первым* среди европейцев в 1719 - 1727 годах путешествовал по Сибири. Неподалеку от Нерчинска Мессершмидту показали остатки древнего кладбища, где сохранились два причудливых камня, покрытых рельефными изображениями и надписями.
*Есть мнение, что первым все-таки был пленный шведский офицер Ф. Страленберг, он увидел загадочные наскальные знаки в 1713 - 1722 годах, проживая в Сибири, и назвал их руническими из-за внешнего сходства с германскими рунами.
С изображениями все было ясно: сцены охоты и жертвоприношений, животные, лица, орнаменты были выполнены с большим вкусом и гармонией. Письменные же знаки показались немецкому ученому знакомыми, напоминающими древнегерманские руны. Но он отмел догадку: слишком далеко Сибирь от Германии.
В Петербурге находку Мессершмидта приняли без восторга, словно о ней знали давно. На снятые им копии с уникальнейших памятников даже не стали смотреть, не говоря о том, чтобы публиковать их. Письменность велено было считать скифской и рекомендовано сдать копии в архив за ненадобностью.
Позже, с помощью одного из послов Екатерины II, эти копии тайно попали в Европу и там были изданы. Видимо, воровство и подпольная торговля древностями практиковались в российской науке уже тогда. Так мир узнал об одной из забытых страниц своей истории - правда, речь не шла о древнетюркской культуре.
О сибирских стелах с диковинными рисунками заговорили. Уж очень все выглядело таинственным и величественным. Особенно после публичных высказываний аббата Бальи о сибирской Атлантиде и об атлантах-сибиряках, которые погибли при загадочных обстоятельствах.
Конечно, публикация Мессершмидта не прошла бесследно. С той поры для многих европейских ученых охота за древностями из Сибири стала страстью. За бесценок скупались редчайшие произведения культуры, на которые щедрыми оказалась не только Сибирь, но и вся степная Россия, ее курганы. Сколько же богатств нами было потеряно - но и сколько ими найдено - в ходе этого грабежа.
К началу XIX века в Южной Сибири было открыто несколько памятников, испещренных таинственной письменностью. В степной России явственно проступали следы удивительной и неизвестной культуры, которые манили к себе, увы, не исследователей, а авантюристов.
В Париже, в мировом центре востоковедения, едва ли не каждый год обсуждали тогда новые и новые находки, привезенные из степной России. Конечно, о многих находках владельцы не сообщали, чтобы не конфликтовать с законодательством: речь шла о золотых изделиях, на обладание ими требовались документы.
Наконец, парижским востоковедам показалось, что собрано достаточно материала и можно подумать о дешифровке таинственной письменности. Первыми взяли на себя ответственность академики А. Ремюза и его вечный противник в научных дискуссиях Ю. Клапрот. Они оба, крупнейшие авторитеты в древней истории, как титаны, попытались сдвинуть гору. Тщетно. Не удалось даже определить, к какой группе языков относятся загадочные письмена. Тайна, окутывавшая находки, лишь сгущалась.
А в гипотезах недостатка не было. Экспонаты не давали покоя археологам. Кто-то склонялся к версии об их скифских корнях. Придумали даже народ "чудь". Однако большинство исследователей сошлись на признании новых письмен древнегерманскими рунами, хотя бы по причине их почти полного внешнего сходства. Без всякого обоснования - отнести, и все.
Как часто бывает в науке, безрезультатность, отсутствие свежих идей мало-помалу охладили интерес к загадочным памятникам, и они вновь погрузились в дрему, в ожидание своего часа.
Интерес к сибирским находкам пробудился в 1875 году, когда вернулся из Минусинской экспедиции финский ученый М. Кастрен. Он опубликовал работу под названием "Енисейские надписи". Это была, пожалуй, самая обстоятельная и полная работа. Всё, чего только желала неуемная душа археолога, было там. Последнее слово отдавалось лингвистам, а они молчали, словно набрав в рот воды. У них-то идей и не было!
Ажиотаж зарубежных исследователей, кажется, разбудил Россию. На VIII Российском конгрессе археологов Н.М. Ядринцев, как говорится, "открыл Америку": он, побывав в Маньчжурии, обнаружил то, что больше века изучали европейские археологи.
Доклад Ядринцева приняли к сведению.
А тем временем весной 1890 года в совершенно безлюдной местности, на реке Орхон, финский исследователь А. Гейкель обнаружил неподалеку от озера Кошо-Цайдам еще два древних памятника. Радости ученого, который пробрался сюда вместе с братом и женой, не было предела.
Первый памятник представлял собой мощную каменную плиту, напоминающую мемориальный камень. По тому положению, в каком она лежала, Гейкель догадался, что ее сбросили с постамента. Видимо, здесь было грандиозное сооружение, от которого остались руины... Землетрясение или люди разрушили памятник? Неизвестно.
На сохранившихся орнаментах можно было разобрать драконов, небольшие пятиугольные таблички с надписями. Но многое выглядело разрушенным, стертым безжалостными стихиями. Получив, что можно было получить от этого памятника, Гейкель сделал вывод: работа китайская.
Правда, смущала небольшая мелочь - китайская надпись покрывала одну сторону плиты. На трех других просматривались письмена знакомого "древнегерманского" рунического алфавита. Такого же, как на других сибирских находках. Почему?
Неподалеку от этой плиты, не иначе как повергнутой стелы, заключил ученый, находился большой четырехугольный алтарь. Рядом - погруженные в землю остатки какого-то длинного строения. Гейкель составил план памятника. И начал копать. Вскоре обнажилась засыпанная землей стена,
Комментариев нет:
Отправить комментарий