МИФ О ТАТАРСКОМ «ИГЕ»

МИФ О ТАТАРСКОМ «ИГЕ»
http://www.mirzayanov.com/1052104810601054105810401058104010561057105010541052104810431045.html

Из книги D. Ostrowski, Muscovy and the Mongols, Cambridge University Press.

К концу шестандцатого века все элементы анти-татарской идеологии русской церкви были на лицо. Монголы были изображены как зло и они должны были не сопротивляться. Они причинили великое разрушение и лишения русскому народу. Они, как говорилось, пытались насильно обращать христиан в ислам. Также говорилось, Московия приобрела почти ничего полезного от татар. Одним исключением из этого является церковное цитирование ярлыка митрополиту Петру, которого церковь использовала для защиты своего права на землепользование. Иначе говоря, все полезное, что, возможно, пришло от татар, как, например, царская корона, является византийского происхождения.

К середине шестнадцатого века это виртуальное прошлое периода монгольской гегемонии было полностью зазвучено в терминах «татарского ига». Согласно Галперину, термин «татарское иго» впервые появляется в вставке (интерполяции) в 1660-х в одном из экземпляров Сказания о Мамаевом побоище.1 Л. А. Дмитриев отнес эту вставку к Феодосию Сафановичу, игумену киевского михайло-златоверского монастыря.2 Эта вставка была последовательно выбрана автором Эпилога, публикованного в 1674.3 Отсюда она проникла в главный поток русской историографии. И Галперин, и Дмитриев, однако, пересмотрели раннее использование термина «татарское иго» в Московии. Он появился на 100 лет раньше на латыни, как jugo Tartarico, в записи Даниела Принца о своей дипломатической миссии в Москву в 1575 году.4 Это означает, что термин уже был в обиходе в Московии во второй половине шестнадцатого века.

Историк Милюков отметил преобладающее влияние московских церковных книжников в формировании нашего мнения об истории Московии:

В последнем веке, когда русское историческое научное общество начало постепенно раскрывать источники, эти источники пришли на руки историков с их мнениями, разработанными в течение веков. Это не удивительно, что готовая разработанная идеология, представленная в источниках, вела иследователя вдоль хорошо сложенных тропинок, предоставляя исторические факты для него в том виде, в каком они рассматривались и понимались пишущими того времени. Иследователь воображал, что он открывал и давал смысл истории, когда на самом деле его просто везли на плечах философов пятнадцатого и шестнадцатого веков.5

Отрицательные мнения о монголах, которые мы читаем в наших исторических книгах можно проследить, начиная с церковных книжников Московии («философы» по Милюкову), которые изобрели анти-татарскую идеологию для перенаправления московской правящей элиты от про-татарской ориентации. Эта идеология, подобно другим пред-современным идеологиям, включала три функциональных компонента. Политический компонент утверждал, что великий князь правил по милости бога. Социальный компонент утверждал, что поскольку правитель следовал законам бога, народ должен молчаливо подчиняться, но когда правитель нарушал законы бога, тогда должны говорить мудрые советники. Компонент виртуального прошлого утверждал, что русские князья старались освободить Русь от татарского господства с тринадцатого века. Скрытый экономический компонент, который можно оспаривать, пытался удержать русских от торговли с татарами, однако, это не было сделано явным в литературе того времени.

Были возможны альтернативы к этой анти-татарской идеологии, но они не появились в сохранившихся источниках. Например, те, кто формулировал виртуальное прошлое могли поспорить в пользу положительного влияния татарской гегемонии в том, что она помогла предотвратить поглощение Московии в четырнадцатом и пятнадцатом веках Литвой. Ни один из элементов вышеназванной идеологии не может быть датирован ранее чем серединой пятнадцатого века. Хотя фраза «по милости Господа» регулярно начала использоваться к 1433 году, она появляется как часть великокняжеского титула лишь в 1449 году. Начиная с 1447 термин государь (властелин) использовался как часть титула на монетах. Митрополит начал использовать термин самодержавие в приложении к великому князю в 1492 году, но великокняжеские канцелярии не применяли его до 1590-х годов. Они использовали термин царь для обращения к великому князю к 1474 году, но он не был официальной частью титула до 1547 года. Августейшие происхождение московских великих князей и легенда о Мономахе можно датировать не ранее чем 1510-ми годами. И теория Третьего Рима, которая датируется не ранее чем 1520 годами, достигла своего апогея в указе, устанавливающем в 1589 году патриархат, но никогда вновь не появлялась в официальных документах, ни в светских, ни духовных.

Моя гиоптеза в данной книге заключается в том, что светская администрация была под сильным монгольским влиянием, а духовная – под византийским. Два влияния столкнулись до некоторой степени друг с другом и с местной восточно-славянской культурой в Московии. По моему мнению, это помогает объснить, почему наши источники имеют тенденцию противоречить друг другу и почему историки пришли к такому диаметрически противоположным позициям насчет природы политической культуры московии. Монгольские влияния были сильнейшими в четырнадцатом веке, поскольку московские великие князья занимали политические институты и практику прямо у кипчакского ханства (улус Джучи), которого они часто посещали. Для того чтобы установить о каких институтах и практиках идет речь, я должен по этому предмету посмотреть, что происходило во времена династии Юань и Ильханата Персии.

Когда мы двигаемся с четырнадцатого века по шестнадцатые, письменная церковная культура, основанная на византийской культуре, приобретает все большее и большее влияние на светскую администрацию. Церковные книжники непосредственно боролись с остатками монгольского влияния при формулировании анти-татарской идеологии. Они могли это делать свободно после 1448 года, когда русская церковь начала избирать своих собственных первосвященников и таким образом не должна была следовать политике Восточной Церкви, определяемой Константинополем. Политикой Византийской Империи была приспособление к политике кипчакского ханства, которая отражена в русских летописях, не подвергнутых к переработке путем внедрения туда вставок. После 1448 года появляются анти-татарские вставки в летописях. Меткой высоты уровня влияния церкви (византийской) было установление в 1589 году московского патриархата. К этому времени как Византийская империя, так и Кипчакское Ханство прекратили быть независимыми политическими реалиями. Патриарх Константионополя использовал свою власть по установлению патриархата в Москве, но он уже не имел власти для принуждения московской церкви следовать политике Восточной Церкви.

Тем не менее, мирские правители Московии продолжали «смотреть на восток», когда они пошли на завоевание Сибири, Кавказа и затем Внутренней Азии. И церковь была в гармонии с этой ориентацией, как это ясно, например, из указа по установлению патриархата. Наряду с возвышением митрополита Москвы на статус патриарха, указ создал четыре новых митрополитств. Архиепископская епархия Новгорода, вторая по важности позиция в русской церкви, стала митрополитством, также, как и архиепископская епархия Ростова. Архиепископские епархии Казани и Астрахани, которые были образованы в 1550-х годах, также стали митрополитствами. Возвышение трех архиепископов было ожидаемо. Но было неожиданным продвижение епископа Сарая в статус митрополита, который таким образом перескакал шесть других епископов: Суздаля, Смоленска, Вологды, Рязани, Твери и Коломны.6 Образование митрополитств на татарских территориях является свидетельством признания церкви важности этих земель для светской власти и адаптации к мирскому правителю, со степной точки зрения, к титулу царя.

К середине шестнадцатого века, благодаря усилиям русских церковников, прежде всех среди них митрополита Макария, все элементы идеологии московской церкви были уже налицо. К концу семнадцатого века эта идеология вступила в главный поток написания истории. Церковные пропогандистские атаки против татар в конце пятнадцатого века и в шестнадцатом веке все еще контролировали исторические толкования периода монгольского господства над Русью.

Главным вопросом этой книги являлся то, почему московские светские правители действовали методами, которые были необъяснимыми в терминах воззрений, основанных церковью. Другими словами, почему источники представляют такое противоречивое свидетельство о том, что происходило в ранний период и в средневековье в Московии? Моим ответом было то, что духовные и светские эстеблишменты были подвергнуты к двумя внешним влияниям – византийского и Кипчакского Ханства, соответственно. Традиции, практику, доктрины и ценности Византийской империи были заимствованы у христианской Римской империи (крупнейшей империи на Западе в древние времена), переработаны и пропущены через церковь в Московию. Традиции, практику, доктрины и ценности Кипчакского Ханства были взаимствованы у Монгольской империи (крупнейшая империя в истории мира), переработаны и переведены через правительственный аппарат в Московию.

Церковные источники пытались объяснить действия светского правительства в византийских рамках, в то время как светские правительственные источники действий находились в монгольских рамках. Оба общества, которые дали эти конкурирующие рамки, исчезли как независимые субъекты в течение пятидесяти лет. Оттоманские тюрки взяли Константинополь в 1453 году и улусы и орда Кипчакского Ханства покорились Крымскому Татарскому Ханству Менгли Гирея в 1502.7 Эти два события, однако, не прекратили влияние этих культур на Московию. Книжная культура Византии начала пересматриваться в новых формах в Московии во второй половине пятнадцатого века. И эмигрантские татары из наследственных ханств принесли с собой в Московию возобновление степных методов. Я вижу эти внешние влияния в натянутом отношении в продолжение шестнадцатого века, апогеем которого стало несколько причудливое поведение Ивана IV, который через своими действиями пытался, жестокими образом, выработать свой собственный синтез этих двух влияний.

В конце концов, византийская книжная культура показала большую живучесть. Работы, подобные Степенной книге, жизням святых, сказочные повествования и летописные записи и вставки несли идеологию, центральным компонентом которых был миф о благочестивом, святом и христианском освобождении от вероломных, жестоких и безбожных татар. К семнадцатому веку воспитание царей было полностью основано на церкви. Воспитание Алексея Михайловича, например, включало изучение хрестоматии, составленной его дедом патриархом Филаретом, также и Книгу Часов, псалтыря, Действий Апостолов, причитаний святой недели.

В тоже самое время, когда церковь разрабатывала свою анти-татарскую идеологию, миф о татарском иге и о русских князьях, руководящих освобождением от них, русские великие князья и цари в больших количествах ассимилировали татар в армию и администрацию. Политика, такая, как установление поместья, основанного на исламском iqtā‘, была взаимствована для управления вновь приобретенными территориями и для приспособления потока татарских князей и служивых людей. Тем не менее, церковная идеология доказала эффективность в определении последующих исторических толкований и нашего понимания Московии. Только теперь, с лучшим пониманием данных, мы, историки, можем выйти из-под угнетающего мифа о татарском иге.

....Свидетельство из второй половины пятнадцатого века показывает, что Московия была известной торговой силой. Русские летописи сообщают, что в 1474 году свита из 3200 купцов и 600 послов отправилась из Сарая в Москву, где они продали 40 000 коней московитам.8 Под датой 1534 года воскресенская и никонскя летописи сообщают о торговом контингенте из ногайских татар, состоящего из 4 700 купцов, 70 мурз, 70 послов и 8 000 коней.9 Хотя такая экономическая информация редка в летописях и поэтому находится под вопросом, тем более мы можем найти отыскать некоторую информацию о количестве коней, проданных татарами ежегодно в Москве в записи Giles Fletcher в конце шестнадцатого века: «ежегодно в Москву доставлялось для обмена на потребительские товары тридцать или сорок тысяч татарских лошадей, которых они называли кони.»10 George Trakhaniot (Percamota), грек на службе у московского великого князя, когда он был отправлен в качестве дипломата во двор герцога Милана,11 сообщал, что доходы московского государства «превышают ежегодно миллиона золотых дукатов, этот дукат был ценности и веса в Турции и Вениции».12 Далее Трахониот сообщает, что некоторые провинции...дают дань ежегодно в больших количествах мехов соболей, горностаев и белок. Другие доставляют во двор одежду и другие необходимые предметы для использования и поддержания двора. Даже продовольствие, мед, пиво, фураж и сено, используемые Властелином и другими во дворе доставляются общинами и провинциями, согласно наложенным им распоряжениям.13

Таким образом, богатства, о которых сообщается в этих источниках, могли быть доставлены путем торговой активности вдоль Волги, Оки и Москва-реки. Эта торговля включала торговлю между Новгородом и Сараем и достигала до северных лесов. Лесные продукты, включая меха, мед и воск, как и таможенные сборы (тамга, костки) и пошлину (мыт) на торговлю, проходящую через их территории были основой московского процветания в четырнадцатом и пятнадцатом веках. Москва расширила сбор дани к северу и северо-востоку и, делая так, вошла в конфликт с Новгородом и Ростовым. Вычегодско-Вямская летопись пишет, что в 1333 году люди Вычегоды и Печоры начали платить дань московскому великому князю, которую до этого собирал Новгород.14 Согласно той же летописи, после конфликта с Константином, князем Ростова в 1364 году Москва приобрела права на сбор дани из Ростова, Устюга и устюжеских владений в Великой Перми. После другого конфликта с Новгородом в 1367 году Москва получила в свое владение Великую Пермь, Печору, Мезен и Кегролу.15 Иначе говоря, экспансия Москвы следовала по торговым путям. В 1572 году Иван IV признался Антонию Дженкинсу: «Мы знаем, что купеческие интересы должны соблюдаться, поскольку на них зиждется наша княжеская казна». Это не говорило о том, что эти интересы должны быть выше остальных и поэтому Иван продолжил: «Сперва должны соблюдаться княжеские дела и затем – купеческие.»16

... Строительство Кремля в Москве показывает, что происходило в архитектурном отношении в этот период. Церковь Архангела Михаила в московском Кремле была первоначально в 1250 году построена из дерева. Иван I перестроил ее из камня между 1328 и 1333 годами. Последовательно, Иван III в конце своего правления в 1505 году перестроил церковь из камня по проекту итальянского архитектора. Две другие каменные церкви также были построены в период правления Ивана I: церковь Вознесения и церковь Ивана Лествичника.17 Церковь Вознесения была перестроена в 1474 году с помощью каменщиков из Пскова и Италии.18

... Согласно Миллеру, со времени вторжения монголов в северо-восточную Русь (1238) до 1280-х годов (период от сорока пяти до пятидесяти лет), не имеется никакого свидетельства о кирпичном строительстве во всей северной Руси. Имеются свидетельства о нескольких строительств из кирпича в 1280-е годы...

...Между 1363 и 1437 годами наблюдалось наиболее интенсивное строительство из кирпичей.19 Короче говоря, поскольку свидетельство кирпичного строительства согласуется с экономическим процветанием, к второй половине четырнадцатого века, когда предполагалось, что страна находилась в муках экономической и политической депрессии в результатае «татарского ига», одна даже северная Русь была более процветающей чем вся Русь во время, предшествовавшего к моменту установления монгольского господства.

Наконец, следует признать, что большинство такого строительства была в Новгороде и Пскове, в городах, которые не испытали какого-либо разрушения во время монгольского завоевания. Тем не менее, мы располагаем свидетельствами значительного кирпичного строительства, имеющегося место в северо-восточной Руси (т.е. за исключением Новгорода и Пскова) с начала четырнадцатого века: семь строительств (1313-1337); семь (1338-1362); шестнадцать (1363-1387); двадцать одно (1388-1412); восемь (1413-1437) и тринадцать (1438-1462). В периоде с 1363 по 1387 годы количество кирпичных строительств в северо-восточной Руси сравнимо с количеством кирпичных строительств в во всей северной Руси за двадцатилетний период (1213-1237), предшествовавшего монгольскому завоеванию (шестнадцать и семнадцать, соответственно). Таким образом, оно уже превысило количество кирпичного строительства в северо-восточной Руси в любой до вторжения период.20 Другими словами, факты свидетельствуют, что к воторой половине четырнадцатого века северо-восточная Русь была намного более процветающей, чем она была до этого. На основе находок Миллера мы можем сказать, что монгольское завоевание Руси имело немедленное отрицательное влияние, но его разрушительность и протяжение, приведшее к экономической депресии является открытым для переоценки. К началу четырнадцатого века северо-восточная Русь находилась в состоянии экономического оживления, что было результатом Pax Mongolica. Это экономическое возрождение дало огромный толчок на возвышение Москвы.

... Несомненно, монгольское вторжение в 1237-1240 годах принесло с собой смерть и разрушение. Однако, в долговременное экономическое разорение северной Руси переувеличено. Находясь в состоянии экономической стагнации во второй половине 13-го века, северная Русь, в основном, и северо-восточная Русь, в частности, демонстрировала в признаки возрождения в начале 14-го века, за которым последовало процветание экономики со середины 14-го века. Это экономическое возрождение было основано первоначально на тороговой активности и привело к обогащению не только двора великого князя и церкви, но и также купцов, мастеровых и ремесленников.

Мы не можем говорить, что монгольское завоевание отрезало Москву или северо-восточную Русь от католической Европы, поскольку эта территория в любом случае не имела прямого контакта с католической Европой. Новгород и Псков поддерживали свои контакты с остальной Европой, но, в основном, по причинам торговли. Слабое культурное влияние из католической Европы проникало через северо-восточную Русь даже перед монголами. Вместе с тем, монгольское завоевание, которое включило Русь в монгольскую мировую империю, открыло северо-восточную Русь для влияния из Китая и Dâr al-Islâm, которые другим образом никак не были известны. Московская светская элита предпочла принять специфические аспекты аминистрации, закона, торговли и армии из этих основных культур. Они не заимствовали другие аспекты китайской и исламской культур потому, что эти аспекты не проходили через кипчакское ханство или потому, что московская светская элита не видела необходимости в них. Таким образом, китайская и мусульманская религия, философия и наука не оказали ощутимого влияния. Социальное поведение по отношению к женщинам, выработавшее местные и специфические обычаи, подобно изоляции и покрытии вуалью, возможно, было заимствовано у византийского общества посредством церкви. В средневековье и до него московская дипломатическая практика была гибкой: основанная, в главном, на византийской, в особенности там, где дело касается взаимотношений с русскими князьями, но регулируемая там, где дело касалось отношений с татарами. Московская политическая теория, которая была автократической, но недеспотической, была взята у Византии. И Pax Mongolica, которая последовала за начальным опустошением из-за завоевания, помогла северо-восточной Руси возродиться экономически в коммерчески процветающую зону в 14-ом и 15-ом веках.


1 Charles Halperin, “The Tatar Yoke and Tatar Opression”, Russia Mediaevalis, vol. 5, 1984, pp. 25-26.

2 Л. А. Дмитриев, «Книга о побоище Мамая, царя татарского, от князя Владимирского и Московского Дмитрия», ТОДРЛ, т. 34, 1979, стр. 70, 71.

3 По поводу авторства Эпилога (Synopsis), возможно, Иннокентия Гизела, игумена киевско-пещерного монастыря см. Hans Rothe, ed., Sinopsis, Kiev 1681: Facsimile mit einer Einleitung, Cologne and Vienna, 1983 (=Bausteine zur Geschichte der Literatur bei den Slaven, vol. 17), pp. 42-64. Cf. Frank E. Sysyn, “The Cultural, Social and Political Context of Ukrainian History-Writing: 1620-1690”, Harvard Ukrainian Studies, vol. 10, 1986, p. 402. См. также П. Н. Милюков, Главные течения русской исторической мысли, 3-я ред., Ст. Петербург, М. В. Аверьянов, 1913, стр. 7-15.

4 Prinz [Printz], Moscoviae ortus, et progressus, p. 203, as reprinted in Scriptores Rerum Livonicarum, vol. 2, p. 721. Принз [Принтс], «Начало и возвышение Московии», стр. 58. Термин «татарское иго» появляется в переводах Рокхилла и Джексона отрывка из книги Уильяма Рубрука, касающегося мокша, мордовского народа, который бежали от монголов. Однако, фраза для перевода была а servite Tartarorum, a не jugo Tartarica. Rubruck, Journey (Rockhill), p. 99; Rubruck, Mission (Jackson), p. 111; Rubruck, Itinerarium, ch. 14, para. 1, p. 199.

5 Милюков, Главные течения, стр. 177.

6 «Уложенная грамота 1589 года», стр. 98, 102. Ср. Строев, Списки иерархов, кол. 287-288, 1035.

7 Leslie Collins, “On the Alleged ‘Destruction’ of the Great Horde in 1502”, Manzikert to Lepanto: the Byzantine World and the Turks 1071-1571, ed. Anthony Bryer and Michael Ursinus (=Byzantinische Forschungen, vol. 16), Amsterdam, Adolf M. Hakkert, 1991, pp. 361-399.

8 Иосафская летопись, стр. 88; ПСРЛ, т. 8, стр. 180; т. 12, стр. 156; т. 18, стр. 249; т. 26, стр. 254; т. 28, стр. 308.

9 ПСРЛ, т. 8, стр. 287; т. 13, стр. 80; см. ПСРЛ, т. 20, стр. 425.

10 Fletcher, “Of the Russe Commonwealth”, p. 197.

11 По поводу введения, примечаний и перевода, см. Groskey and Ronquist, “George Trakhoniot’s Description of Russia in 1486”, pp. 55-64.

12 “Nota et continentia de la et signore de Rossia”, p. 92; and “Notes and Information about the Affairs and Ruler of Russia”, p. 61.

13 “Nota et continentia de la cose et signore de Rossia”, p. 92; and “Notes and Infromation”, p. 61. Croskey предположил, что портрет Леонардо да Винчи «Дама с горностаем» мог быть результатом подарков из мехов и живых соболей, которых Трахониот привез в Милан. Croskey and Ronquist, “George Trakhoniot’s Description of Russia”, pp. 58-59.

14 П. Доронин, «Документы по истории Коми», Историко-филологический сборник Коми филиала АН СССР (Сыктыквар), т. 4, 1958, стр. 257.

15 Там же, стр. 257-258.

16 Первые сорок сношений между Россией и Англией 1553-1593, ред. Ю. Толстой, Ст. Петербург, А. Траншель, 1875, стр. 129.

17 ПСРЛ, т. 7, стр. 202; т. 18, стр. 91.

18 Иоасафская летопись, стр. 88; ПСРЛ, т. 8, стр. 180.

19 David B. Miller, “Monumental Building and Its Patrons as Indicator of Economic and Political Trends in Northern Rus in the Late Kievan and Mongol Periods, 1138-1462”, American Historical Review, vol. 94, 1989, pp. 367-374.

20 Miller, “Monumental Buidling…1138-1462”, pp. 366, 373; Miller, “Monumental Building…900-1262”, p. 355.